Виктор Пронин - Падай, ты убит!

В новом жилье Шаман лежал у порога, жадно ловил свежую струю воздуха из-под двери и тихонько выл. Не мог, ну не мог он прижиться в бетонной клетке, метался, грыз дверную раму, задыхался и страдал. Не выдерживая собачьих стенаний, Шихин выпускал его побегать по двору, пока однажды какой-то тип непонятной косорылой национальности не снял с Шамана шкуру. Это была зима, когда в Москве прокатилось кровожадное поветрие, какое-то красное смещение произошло в умах — деловые, хваткие ребята похищали собак, отнимали их у детишек, выдергивали поводки у старух и сдирали, сдирали, сдирали шкуры, шили шапки, много шапок, чтобы, продав их, хватило бы денег на машину «Жигули». Да, в эту зиму собачьи шапки были в большой моде, особенно мохнатые, особенно рыжие с черными подпалинами.

Не зная еще печальной судьбы Шамана, каждый свободный день Шихин выезжал на соседние платформы электричек, ходил пешком в Подушкино и Барвиху, перезнакомился со всеми собачьими свадьбами Одинцова, все надеясь, что Шаман просто загулял с какой-нибудь подружкой. Часто среди ночи или под утро, услышав под окнами разноголосый гомон, когда вокруг несчастной дворняги со степенной подневольностью вышагивали породистые псы, совали под ее замызганный хвост свои потрясающе чуткие носы, находя там высшее собачье блаженство, когда бесноватое полуночное товарищество катилось по улицам, Шихин вскакивал с кровати, взбирался на табуретку, распахивал форточку и, высунувшись едва ли не по пояс, пытался в свете слабых фонарей рассмотреть взвинченных необузданными желаниями собак, найти среди них Шамана, а не выдержав, понимая бессмысленность своего порыва, звал его под смех утренних прохожих, которые простодушно советовали ему присоединиться к собачьему распутству. Им было смешно, а Шихин действительно одевался, скатывался по ступенькам с пятого этажа и торопился к мусорным ящикам, у которых только что клубился ворох собачьих тел.

В Одинцове самыми буйными собачьими свадьбами почему-то стали именно январские, к концу месяца все кобели знали Шихина и в лицо, и по запаху, перестали лаять на него и опасаться, принимая за своего сотоварища по несчастью, который кружит с единственной заветной мечтой сунуть нос под хвост голодной изнасилованной сучке. Убедившись, что Шамана среди гульбища нет, Шихин уходил, провожаемый жалостливыми взглядами более удачливых кобелей. А может, они завидовали ему, видя, что у него есть силы уйти, а у них таких сил нет, природа закабалила их, привязав к вывалянной в подтаявших лужах собачонке. А на следующую ночь Шихин снова полуголый торчал из форточки, вглядываясь в клубящуюся между домами свадьбу.

Так продолжалось, пока сосед однажды не сжалился над Шихиным и не рассказал, что Шамана давно уже нет в живых. Убийцу не назвал. И правильно сделал. А то сидеть в сейчас Шихину за колючей проволокой, хотя нет, его бы уже выпустили. Но, скорее всего, на волю вышел бы совсем другой человек. А так — для всех нас сохранился Шихин.

Если, конечно, мы признаем, что он сохранился.

Что еще сказать напоследок, чем позабавить терпеливого читателя и наградить его за преданность и послушание? Собственно, уставшие могут захлопнуть рукопись, ничего нового они уже не узнают, разве что заглянут в будущее — каково там Шихину, его друзьям, каково всем нам...

От дубовой рощи, где однажды летним утром раздались два выстрела, мало что осталось. Выстроены новые дома, архитектура которых ныне беспощадно осуждена общественностью, проложена дорога, возведен не то дом отдыха, не то дом с еще более важными целями, во всяком случае забор высок и добротен. Вывески на воротах нет, а по номерам черных машин, которые приезжают из Москвы, Автор все установил, но, к сожалению, поделиться своими знаниями не может, поскольку это отразится на государственной безопасности. Да-да, ребята, не смейтесь, не улыбайтесь. И даже соблазнительные юные мордашки, которые иногда мелькают за окнами длинных машин, не должны нас сбивать с толку. Несмотря на то, что заведение очень серьезное и предметом для шуток быть не может, в нем, как и везде, обитают живые люди, почти как мы с вами.

Дубы, у которых стояли в предутреннем тумане Ююкин и Ошеверов, от бесконечных траншей, вырытых прямо по их корням, засохли, но выглядят внушительно. Как знать, не найдутся ли еще желающие стреляться, не найдутся ли люди, которым станет тесно на одной земле! И дай Бог, чтобы кто-то выковырял свинцовые вкладыши из патронов. А может быть, лучше, если кабаньи пули останутся в патронах? Все-таки в стране идет мощная волна нравственного очищения... Не знаю, не знаю...