Александр Проханов - Идущие в ночи

Заводы кончились, еще некоторое время тянулась промышленная зона, склады, бетонные заборы, груды металлического лома, а потом все отступило, и колонна вышла в открытое поле с торчащим бурьяном. Небо стало больше, орнамент звезд усложнился, в нем возникли новые мерцающие узоры, туманности, млечные мазки, словно проплыла огромная, переполненная молокой рыба. И среди неба, над головами вооруженных людей, над санями с тюками и пулеметами, над хрипящими от усталости пленными, выложенный алмазами, блистал огромный ковш.

– «Арби», я – «Первый»! Пройди по реке! Осмотри мост! Будь внимателен!..

– «Первый», вас понял! Стою на реке! Все чисто!..

Сунжа зачернела среди белых выпуклых берегов, незамерзшая, медлительная и густая, покрытая легким пухом тумана. Льдистые кромки вморозили в себя сочный блеск звезд. Черная, затуманенная вода слабо мерцала, тускло отражая небо. Колонна свернула к реке, шла берегом, вспарывая наст. Тонкие пластины льда летели из-под ног, сыпались в воду и плыли, пропадая в дымке.

Пушков вслушивался в хрусты и звоны льдинок, вместе с колонной повторяя плавный изгиб реки, зная, что еще два таких поворота, и они втянутся в узкую пойму, начиненную минами. Уже теперь из черноты наблюдают за ними посты. В приборах ночного видения колышется длинная зеленая череда, словно встал и идет по берегу зеленый лес. Его товарищи наблюдают движение колонны, обмениваются неслышными позывными. Быть может, Сапега в белом маскхалате держит у глаз всевидящий ночной окуляр, направил его на Пушкова, видит его, окруженного врагами. Узнал, думает, как спасти, не допустить до минного поля. Дает приказ пулеметчикам открыть пугающий огонь по колонне, после которого чеченцы начнут разбегаться, а он, Пушков, кинется в черную реку и, обжигаясь, бурно дыша, поплывет на тот берег, к своим. Но было тихо. Пулеметы молчали. В ночные бинокли он был неотличим от колыхавшихся, словно зеленые водоросли, похожих друг на друга теней, которые, как по дну моря, тянули зеленые сани с зелеными черточками пулеметов.

Он вдруг вспомнил, как в детстве, проходя с мамой мимо магазина игрушек, увидел в солнечной нарядной витрине детский автомобиль, красный, лакированный, с хромированными частями, с выпуклыми хрустальными фарами. Стал просить маму, чтобы она купила ему машину. Но мама торопилась, что-то сердито ему сказала, и он удалялся от этой витрины, от чудесной, запомнившейся на всю жизнь игрушки. Теперь, идя по насту, он проносил вдоль черной чеченской реки этот солнечный образ, маму, Москву, игрушку.

Тонкая ледяная пластина вырвалась у него из-под ног, слетела к воде, и он услышал слабый всплеск, дорожа этим хрупким звуком, который улавливал его живой слух. Цеплялся за этот звук, хотел с его помощью остаться в этой жизни, наполненной шорохами, звонами, молчанием реки, накрытой прозрачным пухом испарений. Вспомнил, как еще недавно, направляясь на свидание с сыном, увидел плывущий эмалированный таз с аляповатыми цветами и листьями. Что-то говорил о нем сыну. Обещал пустить по реке этот таз, в котором, взлохмаченная, с мертвым оскалом, лежала бы отсеченная голова Басаева.

Это воспоминание было жарким и страшным. Наполнило его прежней ненавистью, истовой, предсмертной верой, что обещание, данное сыну, сбудется. Он стал искать и нашел впереди голову в каракулевой шапочке. Убедился, что Басаев на месте.

Басаев шагал, неутомимо двигая сильными, обутыми в теплые бурки ногами, расталкивая буруны снега. Мысленно отмечал на карте пройденные отрезки маршрута. Колонна своей головой уже просочилась сквозь стыки полков, где в пустотах блокады могли быть заложены мины. Хвост извивался по берегу, и в него не впивались пулеметные трассы, не грохали минометные залпы. Ночь молчала, наполненная мерцаниями и шорохом снега.

– «Арби», я – «Первый»! Соединяйся с колонной!. Уходим с маршрута!..

– Вас понял, «Первый»! Иду!..

Басаев отзывал разведку, намереваясь уйти от реки, погрузиться в холодную непроглядную степь, без проселков и трактов. Углубиться в тылы противника, где у того не было постов и дозоров, а расстилалась волнистая равнина, по которой, маскируясь днем, укрываясь от самолетов, они пройдут к предгорьям. Там соединятся с воюющей группировкой. Хаттаба, хитрого, удачливого йорданца, с кем разделят зоны ответственности, закупорят русских в горах, начнут громить неповоротливую, с растянутыми коммуникациями группировку генерала Шаманова.

Басаев думал о Хаттабе с неприязнью и ревностью. Курносый, с ваххабитской гривой араб, набитый деньгами, неистощимый на военные уловки и выдумки, бесстрашный и неуязвимый, угнездился в Чечне, отнимая у Басаева часть его славы. Мешал Басаеву пользоваться безраздельно репутацией национального героя Чечни. Союз с Хаттабом был временный, вынужденный. До той поры, пока русские не уйдут с Кавказа, не откатятся снова за Терек. И тогда в Чечне будет один герой, один лидер, и этим лидером будет Басаев. А черногривый круглолицый араб, похожий на черный подсолнух, пусть идет в Россию, на Волгу. Подымает татар и башкир. Минирует мосты под Самарой. Берет под контроль атомные станции русских.