Александр Проханов - Идущие в ночи

К вечеру, когда солнце село в дымные развалины и город остывал, как огромный, спекшийся кусок шлака, ему сообщили, что у Музея искусств погиб сын начальника разведки, лейтенант Пушков. Эта потеря, одна из сотни дневных потерь, уколола его ноющей болью, и он устыдился, что в этом больном чувстве вместе с состраданием к полковнику присутствовали досада и опасение, – теперь начальник разведки выбит из строя, горе парализовало его ум и волю, и операция «Волчья яма» поставлена под угрозу. Он тут же забыл об этом, потому что из Москвы звонил начальник Генерального штаба. Требовал доложить обстановку, потери, уровень снабжения войск. Генерал обстоятельно, поглядывая в исчерканную карту, докладывал начальнику Генштаба. А когда окончил доклад и положил телефонную трубку, ему сообщили, что полковник Пушков просит его принять.

– Товарищ генерал, разрешите…

Полковник, появившийся на командном пункте, среди капроновых мешков с песком, маскировочных сеток, проложенных вдоль, стен проводов, выглядел черным, словно кожа его, как железнодорожная шпала, была пропитана креозотом. Глаза под костяными надбровными дугами казались провалившимися и огромными.

– Разрешите доложить. Противник по агентурной линии вышел на связь. Люди Басаева готовы обсудить мои предложения. Утром в районе одноэтажной застройки намечен контакт. Прошу разрешить пойти на контакт самому.

Генерал встал из-за фанерного, с выдвижными ножками, походного стола. Подошел к полковнику. Стиснул его за плечи, прижимая к груди.

– Анатолий Васильевич, родной, знаю твое горе… Слов нет… Держись по-мужицки… Тебе еще к жене возвращаться… Для этого силы нужны непомерные… Поклонись от меня ей в ноги… Не уберегли мы твоего Валеру…

Он посмотрел в лицо полковника, страшась увидеть в нем бездонное горе. Лицо казалось каменным, непроницаемым, с грубыми жесткими линиями, нанесенными каменотесом. Только глаза, не успевшие окаменеть, сверкали из глубины черного, как булыжник, лица.

– Разрешите, товарищ командующий, осуществить контакт самому.

– Зачем?.. Оставайся с сыном… Тебе его везти до родного порога… Будет слез море… Здесь у тебя есть заместители. Они пойдут на контакт.

– Лучше меня никто не знает задачу. Все тонкости у меня. Только я сумею навязать Басаеву нужное нам решение. Легенда отработана. Я лично работал с агентурным источником.

– Анатолий Васильевич, риск велик. Они могут вам не поверить. Захватят, станут пытать. Они шашлыки из наших пленных готовят. Они до правды огнем и ножом доберутся. Вырежут ее вместе с печенью.

– Мне нужно идти на контакт. Кроме меня некому. Из меня они правду не вырежут.

Генерал смотрел на полковника, который казался каменным истуканом. У него нет жил, которые можно вытягивать. Нет внутренних органов, которые можно отбить. Нет крови, которую можно сливать в эмалированный таз. Есть только дрожащие черным кристаллическим блеском глаза, глядящие из глубины грубо отесанного камня.

Генерал был бессилен ему отказать. Понимал, что полковник должен пойти на задание, смертельно рискуя, чтобы в этом смертельном риске, готовя врагу отмщение, сберечь свой разум от непосильного горя. Сохраниться в эти первые, непосильные часы страданий, чтобы приготовить себя к еще большим, предстоящим страданиям.

– Хорошо, Анатолий Васильевич, идите… Мы будем отслеживать ваш контакт… Вернетесь, немедленно доложите… С Богом… – Генерал снова обнял его за плечи, отпуская. Смотрел, как колышется задетая полковником драная маскировочная сеть.

Начальник чеченской разведки Адам шел на связь с офицером российской армии. За деньги русский предатель предложил указать коридоры, свободные от минных полей. По этим безопасным проходам отряды Шамиля Басаева могли беспрепятственно выйти из города. По условиям встречи оба, без сопровождения и охраны, должны были сойтись поутру в районе одноэтажной застройки, на ничейной полосе, в жилище блаженного художника. Адам, подозревая вероломство русских, выпустил к месту предполагаемой встречи летучий отряд разведчиков, и те прочесали сады и развалины, заглянули во дворы и дома. Убедившись в отсутствии засад, не встретив ловушек спецназа, засели на близком удалении от кирпичного, со снесенной крышей, дома. Сквозь голые яблони, мерзлые виноградники просматривали морозную синеву с красной, освещенной солнцем стеной, готовые к скоротечному бою.

Адам, одетый в кожаную турецкую куртку, в каракулевую шапочку, краснобородый, ладный, шел, засунув руки в карманы. Похрустывая снегом, бодро и зорко оглядывая изгороди и ворота, редкие, от дома к дому, отпечатки следов, оставленных последними обитателями выморочного района.