Дуглас Кеннеди - Момент

— Плохой день?

Определенно расслышав мой вопрос, она так и не оторвала взгляд от потолочных плит. И в ответ лишь пожала плечами. Я собрал свои вещи и, бросив короткое Auf Wiedersehen, направился к двери.

— Можно мне еще сигаретку? — попросила женщина.

Я подошел и вложил ей в руку пачку «Мальборо»:

— Возьмите.

— Это не обязательно, — сказала она, возвращая пачку. — Всего одну. Больше не надо.

Я открыл пачку. Она достала сигарету и выразила свою благодарность сдержанным кивком головы. Потом, заткнув сигарету за ухо, снова уставилась в потолок. Общение было закончено. Меня ждала улица.

До самого вечера я бродил по районам Митте и Пренцлауэр-Берг. Вполне благополучные кварталы с интересной архитектурой. Союзнические бомбардировки обошлись с ними довольно милосердно. Хотя четыре десятилетия равнодушного отношения со стороны властей не пошли на пользу здешним постройкам, нельзя было не отметить, что возводились они, как это было принято в прошлом веке, по-человечески. Не в пример безликой застройке Александерплац и ее окрестностей, здесь сохранилась атмосфера повседневной жизни, будто бы и не зависимой от государства. Да, все нуждалось в покраске и штукатурке. Да, убивала бедность ассортимента в редких магазинчиках, которые попадались мне на пути. Но на Кольвицплац, в самом сердце Пренцлауэр-Берга, я обнаружил маленький парк и игровую площадку, на которой мамочки раскачивали детей на качелях или сидели на лавочках, курили и сплетничали. Было совсем не важно, что их одежда сливалась с серостью городского ландшафта, а обустройство детской площадки казалось прямо-таки спартанским. Стену соседнего здания занимал огромный биллборд с призывом к народу достойно встретить новую пятилетку и соцреалистическим портретом бессменного главы государства Эриха Хонеккера: очки в толстой черной оправе, реденькие седые волосы и скучный костюм придавали ему сходство с налоговым инспектором. Но это тоже не имело никакого значения. Важно было, что здесь бегали дети, а матери беспечно болтали. Эта идиллическая сцена убедила меня в том, что, какой бы мрачной и бездушной ни была реальность Восточного Берлина, будничная жизнь продолжалась. Здесь так же, как и везде, готовили завтрак, убирали постель, отводили детей в школу; автобусы и трамваи развозили людей на работу, а потом возвращали домой, где их ждали ужин, книга или телевизор, а может, даже какие-то развлечения вне дома (кино, театр, концерт); а потом снова постель — и, конечно, удовольствия (а для кого-то и муки) секса, сменяемые привычным храпом или бессонницей. Череда подобных дней, сотканных из рутинных дел и событий, собственно, и составляет для большинства из нас суть земного существования. Счастливые пары, неудачный брак; профессия, которая окрыляет; постылая работа; секс сумасшедший, прозаичный или вовсе не существующий… все эти радости и дилеммы, весь спектр человеческого бытия присутствует в любых социальных ландшафтах, пусть даже и огороженных Стеной.

Начало смеркаться, и я отыскал задрипанный ресторанчик возле Кольвицплац, с таким же линолеумом и лампами дневного света, как и в кафе, куда я заходил чуть раньше. Запах вареной капусты, казалось, уже преследовал меня.

Я выпил две рюмки польской водки (и не пожалел об этом). Заказал шницель, который оказался мало того что под толстым слоем панировки, так еще и безвкусным. Пришлось запить его двумя бутылками местного пива — весьма недурного, особенно после двух рюмок водки. За алкоголь и отвратительную еду с меня взяли полторы марки. Часы показывали восемь вечера. Я пешком вернулся на Пренцлауэр, сел в трамвай, идущий до Александерплац, а там пересел на метро и доехал до станции «Штадтмитте». Будь это единый город, следующей остановкой была бы Кохштрассе. Но метрополитен Восточного Берлина обрывался тупиком в районе Штадтмитте. Дальше было не проехать, поэтому мне пришлось подняться наверх и выйти на улицу — все ту же Фридрихштрассе. Я снова свернул на запад и увидел — совсем неподалеку — ворота КПП «Чарли».

Я никакие мог сообразить, куда пойти. Восточный Берлин в этот час, казалось, уже закрывал свои ставни на ночь. Я знал, что вскоре опять вернусь сюда, схожу в оперу или на спектакль, а может, отыщу и джаз-клуб, попытаюсь проникнуть чуть глубже в тайны этого неприступного города. Но сейчас, когда по-настоящему завьюжило — а податься было некуда, — я решил двигаться к чекпойнту. К тому времени как я добрался до него, мне уже хотелось только одного: согреться. Я был единственным туристом на границе. Из палатки по соседству с баррикадой вышел страж и поднял руку, давая мне знак пройти в таможенную зону. Трое вооруженных до зубов солдат, мерзнувших в карауле, проводили меня взглядами.