Дуглас Кеннеди - Момент

Я нырнул в кафе прямо напротив трамвайной остановки «Александерплац». Интерьер был сплошь линолеум и лампы дневного света. В воздухе стоял удушливый запах жира и переваренной капусты. Устроился за столиком. Одинокая женщина — широкобедрая, мордастая, в кудряшках — стояла за прилавком.

— Ja ? — бесцветным голосом произнесла она.

— Кофе, пожалуйста, — попросил я.

В ожидании заказа я достал свой блокнот и принялся записывать все, что случилось со мной с тех пор, как я пересек чекпойнт «Чарли». Попутно я выудил из пачки сигарету «Мальборо» и закурил.

— Можно и мне одну? — донесся голос из угла.

Повернув голову, я увидел парня примерно моего возраста. Лицо цвета меди и ежик черных волос, одет в потертую кожаную куртку коричневого цвета и джинсы, настолько линялые, что голубой деним едва проступал сквозь белые залысины. Перед ним на столике лежала пачка сигарет «f6» и стояла чашка кофе.

— Угощайся, — сказал я и кинул ему пачку.

Он поймал ее, достал сигарету и тут же закурил.

— У нас в Луанде тоже можно купить «Мальборо», — произнес он на вполне достойном немецком, хотя и с сильным акцентом (как у меня).

— Ты из Анголы? — спросил я.

— Верно. Откуда ты знаешь про Луанду? Бывал там?

— Пока нет. Но я люблю читать географические карты. И что ты делаешь здесь, в Восточном Берлине?

— Просиживает в этом кафе и всем надоедает, как всегда.

Это подала голос женщина из-за прилавка — она направлялась ко мне с чашкой кофе.

— Я все говорю ему, что мне такие, как он, тут не нужны, но он все равно приходит, — добавила она.

— Он мне не мешает, — сказал я. — И объясните, что вы имели в виду, когда сказали «такие, как он».

Женщина смерила меня суровым взглядом и так грубо поставила на стол чашку, что кофе расплескался.

— Тридцать пфеннигов.

— Сигарету? — предложил я, протягивая ей пачку «Мальборо».

Она тут же схватила одну и пулей унеслась на кухню.

— Она ненавидит меня, — сказал парень.

— Я бы сказал, она всех ненавидит.

— Это ты точно заметил, — согласился он. — Можно?

Он кивнул на свободный стул у моего столика.

— Конечно.

Я совершил ошибку, отхлебнув кофе. Он имел цвет светло-коричневой мочи. Вкус был не лучше.

— Ты американец? — спросил парень.

— Угадал.

— По однодневному пропуску?

— Что-то вроде того.

— В Западном Берлине, должно быть, круто.

— Ты там не был?

— Не разрешают.

— Как так? Ведь ты же не восточный немец…

— Это одно из условий моей стипендии. Мне нельзя выезжать за пределы страны, разве что домой, в Луанду. И поскольку учиться мне три года…

— Что ты изучаешь?

— Химическую инженерию.

— Хорошее здесь дают образование?

— Во всяком случае, профессура знает свое дело. А студенты… у меня нет друзей, разве что еще двое ангольцев. До приезда сюда мне все говорили, что Германская Демократическая Республика любит африканцев из «братских социалистических стран». «Женщины будут бросаться на тебя». А на деле как получается: куда бы я ни пришел, все делают вид, будто меня не существует. Я хочу вернуться в Луанду, но мой отец говорит, что его партийная карьера пострадает, если я сейчас уеду.

Все это он произнес едва ли не шепотом. Женщина, вернувшись с кухни, снова заняла свой пост за прилавком и косилась в нашу сторону, вероятно пытаясь читать по губам. Было очевидно, почему парень выбрал меня своим наперсником. Он был как тот случайный попутчик, что поверяет тебе свой самый мрачный секрет, и ты понимаешь, что: i) ему просто необходимо высказать все, что наболело; 2) он знает, что у вас с ним нет никаких точек соприкосновения, не говоря уже о том, что ты не сможешь ни навредить, ни помочь.

— Не возражаешь, если я?.. — спросил он, кивая на пачку.

— Ради бога. Можешь забрать все.

Он искренне удивился:

— Ты серьезно?

— Серьезно.

Женщина за прилавком нахмурилась еще сильнее.

— Она кому-нибудь обязательно расскажет про это. Я живу в доме напротив. Обычно прихожу сюда выпить кофе, хотя он и дерьмовый. Просто в округе больше нет ни одной забегаловки. Но я знаю, она настучит, что я разговаривал с иностранцем. Может, мне повезет и меня депортируют. — Он встал из-за стола, подхватив пачку сигарет: — Спасибо за «Мальборо».

И ушел.

Как только он скрылся за дверью, я вернулся к своим записям, оставив в покое остывший кофе, но изредка поглядывал на свою надзирательницу. Она сидела на стуле возле холодильника и курила, тупо уставившись в пожелтевший, тронутый плесенью потолок. Взгляд у нее был тяжелый, а на лице будто навечно застыло тоскливое выражение — то, что немцы называют одним словом: Weltschmerz : вельтшмерц, мировая скорбь. Как же мне хотелось знать, что ее гложет. И я решился спросить: