Руслан Киреев: След Юрхора

— Ты не знаешь, как пишется «горох»?

— Не знаю, Полина Сергеевна.

— Ну-ка, бери мел, — скомандовала она. — Пиши!

И он написал. Но что, что он написал! «Га-рог».

От смеха задрожали на подоконниках цветы, за которыми я ухаживаю (это моя общественная обязанность).

В отчаянии сняла Полина очки.

— Ты чудовище, Липницкий, — сказала она. — Ты даже хуже, чем чудовище. Ты моллюск.

— Да, — покорно согласился он.

— Что — да?

— Моллюск.

Опять задрожали на подоконнике листики моих цветов. Полина смеялась вместе с нами, а потом просила обратить внимание на ее отходчивость.

— Все вы — мои дети, — втолковывала она нам. — Одни более удачные, другие менее, но все вы мне одинаково дороги,

Я понимаю, какое это замечательное качество, но сама не умею так. Не могу относиться ко всем одинаково. Вот и Полину я, по совести говоря, не очень-то люблю, хотя она и ко мне тоже проявляет объективность. Один раз «выставила на коллектив» мое сочинение как самое неудачное (об Онегине), а в другой — как лучшее в классе. Это когда я про рыбок написала. Про Большого Гурами.

Лена Потапенкова подарила его. В литровой банке принесла — голубого, огромного (в аквариуме он уже таким огромным не казался), с двумя темно-синими, круглыми, похожими на глаза пятнами. Вернее, с четырьмя — два с одного бока, два с другого.

Лена купила его на рынке, поэтому кто знает, каким прежде был у чего характер, но у меня гурами повел себя не по-джентльменски.

Широко разинув пасть, налетал на безответных рыбешек. Те — врассыпную, он же, гордый собой, пошевеливал хвостовым плавником, розовеющим от удовольствия. Прямо деспот какой-то!

Мне было жаль моих рыбок. Они уже давно жили у меня, я привыкла к ним, а они — ко мне. Стоило мне приблизиться к аквариуму, как они подымались на поверхность или подплывали к переднему стеклу. Смотрели… Я медленно подносила ложечку с кормом, но прежде, чем высыпать, стучала по бортику, созывая загулявших или зазевавшихся.

Мои родители, моя гульгановская бабушка, а также бабушка светопольская обожают ставить в пример других. «Вот другие, Евгения…» Ну и что! Без них знаю я, что другие — это другие, то есть не такие, как я. Правильные… Так же и с рыбками у меня. Во всех книгах пишут, что данио рерио — стайные рыбы, в моем же аквариуме они живут порознь. Лишь ночью, когда все засыпают, их стайный инстинкт, наоборот, просыпается. Недалеко друг от друга плавают. Неончики же зависают головой вниз и медленно-медленно опускаются на дно. Коснувшись его, испуганно вспрыгивают. Так всю ночь… С десяти вечера до шести утра не отходила я от аквариума, свет горел лишь на полу — папина настольная лампа, — а сидела я на холодной и твердой кухонной табуретке. Уж на ней-то никак не заснешь… Полтетрадки исписала наблюдениями.

Дважды приходила мама — кудлатая, в длинной рубашке, спрашивала:

— Не спишь?

И я отвечала шепотом:

— Сплю.

Ксюша тоже навестила меня, уже около полуночи, совсем сонная. Смотрела, смотрела, глазами хлопала, потом — строго:

— Женька!

— Спокойной ночи, — говорю, а сама записываю, сверяясь по часам, как долго пребывают в неподвижности замершие на дне сомики.

Она не уходит.

— Женька! Ты чего, спать здесь будешь?

— Да, — отвечаю. — Отстань.

А она все стоит — в пижаме и моих туфлях, смотрит.

— Женька! — в третий раз. — Ты с ума сошла? Еле прогнала ее.

Ее-то прогнала, а Топа осталась. Легла в дверях, положила на лапы ушастую голову. Подремлет-подремлет — глянет, подремлет-подремлет — глянет.

— Иди спать, — говорю.

Не идет. Уши подняла и так преданно, так сознательно глядит на меня…

Рыбки тоже верят мне и совершенно меня не боятся. А я им — Большого Гурами. Разинув рот, этот варвар гнал их всякий раз от кормушки. Не из-за голода — если б из-за голода! — из-за вредности. Даже насытившись, не уплывал, а стоял и смотрел, сторожил. Тогда я поставила в противоположном углу еще кормушку. Что вы думаете? Он и за ней следил. Делать нечего, пришлось отсаживать Большого Гурами в маленький аквариум.

И здесь он загрустил. Потускнели пятна на боках, сыпью покрылся хвостовой плавник, который весело розовел, когда он разбойничал в своем подводном царстве. Кошмарный характер! И с другими не уживается, и один не может. Часами неподвижно висел у задней стенки, ни на свет не реагируя, ни на стук, и к корму не притрагиваясь. Быть может, заболел от смены воды? Ничего подобного! Стоило подсадить двух неончиков и двух данио, как мой гурами ожил. Синью налились пятна, а сыпь на плавнике пропала, будто смытая. Вернулись аппетит и энергия. Но и агрессивность тоже. Лишь украдкой могли поесть четыре его подданных.