Давид Фогель - Брачные узы

Гордвайль уже чувствовал усталость. Ему предстоял еще неблизкий путь домой. Однако собеседник почему-то заинтересовал его.

А тот продолжал, глядя теперь прямо в лицо Гордвайлю темными разбегающимися глазами:

— Понимаете, господин доктор, вы ведь человек умный, я это сразу заметил! Френцля Гейдельбергера на мякине не проведешь! Вот я и говорю, вы ведь понимаете: если женщина уже начала вертеть хвостом, она для меня конченая. Парой оплеух здесь делу не поможешь! А уж если Френцль Гейдельбергер поставил свою печать, месяц и десять дней будет помнить, можете мне поверить! Но скандалить на людях — это нет! Френцль Гейдельбергер в газеты не попадет, чтобы это было ясно! Человек не свинья, и во всем должен быть порядок!

Все посетители тем временем уже покинули заведение. Появился официант с метлой и принялся ставить стулья на столы ножками кверху. Кто-то громко зевнул. Обычная после закрытия пустынная тишина медленно воцарялась в зале. Гордвайль встал.

— Я вижу, у вас нет времени, — сказал Френцль Гейдельбергер. — Обождите, я с вами.

На улице он сказал:

— Вы ведь тоже живете в доме 17 по Лихтенштейнштрассе, не так ли? Я вас несколько раз там видел.

Нет, Гордвайль только иногда заходил туда к сапожнику Врубичеку.

— Вот как! Но вы ведь студент, господин доктор? Я сразу это понял. У меня на такие вещи глаз наметанный. Ну, я вижу, вы торопитесь — за честь мне было поговорить с вами, господин доктор! Большое удовольствие мне доставили. Люблю побеседовать с умным человеком. Будете у Врубичека, заскакивайте ко мне наверх. Френцль Гейдельбергер, считайте, вам как брат!

Гордвайль повернул в сторону Шоттентора. Шел он неспешно: устал. Прошедший день казался длинным, как целая неделя. Однако сквозь свинцовую усталость пробивалась огромная радость. Хотя из-за усталости и выпитого пива все его чувства сейчас притупились и Гордвайль не осмеливался прокручивать в памяти детали осчастливившего его события. Придя домой уже после двух ночи, он рухнул на кровать словно убитый и мгновенно заснул.

На следующий день Гордвайль проснулся в десять утра. И сразу теплая волна приятных ощущений захлестнула его. Он выспался и чувствовал себя бодрым и полным энергии.

Ульриха уже не было в комнате. Из окна сочился пасмурный, мутный день, что, однако, нисколько не могло хоть как-то испортить Гордвайлю настроение. Он с наслаждением вспоминал вчерашнее событие во всех подробностях, и баронесса Tea фон Такко вставала перед ним во весь рост, стройная, с золотистыми волосами, даже красивая в своем темно-синем шерстяном пальто. В руках у нее были библиотечные книги в черных переплетах, и в излучаемом ею свете все приобретало особую важность. Всякая вещь теперь требовала определения своей сущности и предназначения. Жизнь перестала быть выхолощенной и пробирающейся в потемках неизвестно куда, какой казалась до сих пор. Отныне она обрела четкие и ясные контуры, ей был поставлен близкий и видимый предел. Гордвайлю сделалось вдруг очевидно, что, каким бы нелегким и извилистым ни был его долгий путь, кем-то было предначертано привести его прямо сюда.

Гордвайль поднялся и стал бриться, делая это сосредоточенно и с видимым удовольствием. Неожиданно он приобрел особую ценность в собственных глазах, а это требовало большей заботы и осторожности в обращении с самим собой. Можно сказать, что в этот миг он испытал к себе трепетное чувство уважения. Черты его лица вовсе не казались ему сейчас безобразными; в самом деле, у него красивое лицо: нос на месте, хорошо вылепленный мужской нос, красивые глаза, лоб, волосы — все совсем неплохо. А невысокий рост не такой уж и великий недостаток! Доказательства налицо!

С веником в руках в комнату вошла, по своему обыкновению не постучав, фрау Фишер, старая и глуховатая квартирная хозяйка. Гордвайль не замечал ее присутствия, пока она не оказалась совсем рядом.

— Господин Гордвайль приводит себя в порядок, — проговорила старуха шепотом, показав несколько черных пеньков зубов. — А я вот люблю смотреть, как мужчина бреется. Мой дорогой покойный муж, — она имела обыкновение добавлять «дорогой», когда говорила о своей родне, неважно, о живых или о мертвых, — мой дорогой покойный муж, когда брился, так я завсегда остановлюсь возле и гляжу на него, э-хе-хе!

Прислонив веник к стене, она стала протирать влажной тряпкой пыль на шкафу, на спинках стульев и кровати — исключительно в доступных взгляду местах. Спустя минуту она снова оказалась рядом с Гордвайлем: