Давид Фогель - Брачные узы

Гордвайль поискал сигарету в карманах одежды, но ничего не выудил. Хитрый народец — эти сигареты, улыбнулся он про себя, сколько раз уже они играли с ним в прятки. Зато в кармане пиджака он обнаружил шиллинг, о существовании которого забыл напрочь. Зашел в маленькую пивную на Верингерштрассе и купил у официанта пять сигарет. Вдруг обнаружилось, что горло у него пересохло от жажды, словно раскаленный котел, и потому табачный дым показался ему особенно горек. Тогда он заказал кружку пива и присел к столику.

В этот поздний час пивная была почти пуста, в ней было всего несколько посетителей. За столом сбоку от Гордвайля расположились мужчина и женщина, оба с сероватыми заплечными сумками на спине, которые они не сняли даже здесь. Они поочередно пили из одного стакана, пили молча, сохраняя серьезный и мрачный вид. Совместная жизнь утомила их, решил Гордвайль, им даже не о чем больше говорить друг с другом. За столом Гордвайля, в самом центре небольшого зала, сидело двое мужчин, каждый сам по себе, перед каждым стояла гигантская кружка с пивом. Один из них, напротив Гордвайля, словно окаменел, склонившись над кружкой и устремив в нее взгляд. Он мельком посмотрел на Гордвайля, когда тот садился, и тотчас снова уставился в кружку, как будто в ней являлось ему некое чудесное зрелище. Редко, с большими перерывами, он яростно делал большой глоток и снова опускал голову, не вытирая пены со стоящих торчком пышных усов.

«Вот наверняка несчастный человек, — с жалостью подумал Гордвайль, — пьет, как пьют только отчаявшиеся во всем люди». В нем проснулось желание заговорить с этим чужим человеком, обнадежить его, дать ему высказать все, что лежит на сердце. Огромную свою радость Гордвайль укрыл глубоко-глубоко в сердце, «на потом», когда снова будет предоставлен самому себе; так ребенок припрятывает сладости, какое-то время наслаждаясь самим фактом наличия их. Гордвайлю снова захотелось, чтобы его сосед по столу очнулся, разгневался, встал и обругал бы его площадно, как ругается простонародье. Он был готов заплатить за то хорошее, что выпало ему сегодня и чего, конечно же, он не был достоин. Подняв кружку, он опустил ее на стол с нарочитым грохотом. Человек напротив не шелохнулся. Часы с боем на противоположной стене отцедили еще несколько минут. Было сорок минут пополуночи. Двое с заплечными сумками поднялись с места и ушли. Гордвайль допил свое пиво и тоже собрался уходить. И тут человек напротив него вдруг произнес равнодушным и слегка охрипшим голосом, не поднимая головы:

— Вы женаты, молодой человек? Нет? Да-а, я так сразу и подумал. Такие вещи я распознаю с первого взгляда.

Помолчал немного и продолжил:

— Не женитесь, молодой человек… Мой вам совет. Женщины, пока не уверены в вас, добры и покладисты, веревки из них можно вить. Но стоит надеть им обручальное кольцо — конец! Бьют копытом, брыкаются — и тут уж никакого сладу с ними нет. Таков природный закон, молодой человек! Тут ни разумом не поможешь, ни чем другим. Разве я не прав?!

— Но ведь не все женщины одинаковы, — попытался возразить Гордвайль.

— Вы полагаете? Нет, говорю я вам! Все как одна!

Он отхлебнул из кружки и повторил для большей убедительности:

— Нет никакой разницы!

— Взгляните на меня, — продолжал, он спустя минуту, указав на свое опухшее, серое лицо. — Нет-нет, посмотрите хорошенько! Ведь не скажешь, что я уродлив. А и скажешь — никто не поверит! И смотрите, как получилось. Первая моя, покойная Фрицл, была еще туда-сюда. Это я, пожалуй, вел себя с ней по-свински. Как на духу скажу, большой свиньей я был. Но и она, Фрицл, тоже та еще была святоша, можете мне поверить. К ней двое ходили — герр Менцель, железнодорожник, и слесарь Польди, два любовника — это немного. По чести говоря, немного. А когда я вернулся в восемнадцатом году с итальянской кампании, она уже умерла. Доброй души была женщина, Фрицл, но рвань порядочная. Тут уж ничего не скажешь! Ну да будет земля ей пухом! Теперь дальше! Женился я, стало быть, на Густл. Может, выпьете еще кружечку, господин доктор? За мой счет. Нет, вы просто обязаны выпить! Шурл, еще кружку господину доктору! Итак, значит, теперь — Густл. «Густл, — говорю я ей, — теперь все, вопрос исчерпан! Точка! Теперь ты имеешь дело со мной, ясно? Я в таких вещах дока!.. С этого дня мужчины для тебя не существуют — баста! Ни единого! Потому что где один, там и два, и три, и пять — и конца-края не видно! Так что кончай с этим!» Так я ей сказал, значит. И что вы думаете, господин доктор? Быть мне последней падалью, если это помогло!