Ярослав Ратушный - Юдифь и олигофрен

«Ни хрена себе — прости Гриша», — подумал я.

— Врешь! — крикнула старуха, победно взмахнув топором. — Без головы далеко не уйдешь!

Однако Гриша все еще бежал, расплескивая по двору невинную кровь, словно хотел убежать от смерти. Его сильное тело не могло примириться с таким резким прекращением жизни и рефлекторно махало крыльями, пока не налетело на кусты, где запуталось и затихло. Старуха внимательно следила за кровавым действием с торжественностью, подобающей казни Карла Стюарта. Надо же! Не успел уйти с похорон, как попал на казнь. Настоящий «всадник без головы».

Нужно немедленно позвонить Тимуру и узнать, что случилось с телом Марка. Не на небеса же он вознесся. Что у него общего с Иисусом, кроме национальности? Сильно захотелось курить. Я полез в карман и достал изрядно помятую пачку сигарет, в которой оказалась одна сломанная сигарета и одна целая папироса, чье происхождение выглядело весьма сомнительным. Я давно не курил папирос и не знал, откуда она взялась. Я поджег остаток сигареты и сделал несколько затяжек, а затем пошел по улице в поиске телефона.

В селе было много незнакомых, но не очень назойливых запахов. Тревожно лаяли собаки, на лужайке паслись козы, валялись в грязи пережившие пасху свиньи, петухи зорко и гордо оглядывали свои гаремы. Удивило множество старых изб с облупленными покосившимися стенами. Некоторые крыши настолько прохудились, что поддерживались досками. На скамейке сидел бородатый лысый старик, гревший на солнце остывшие кости. Сквозь порванные носки виднелись желтые загнутые ногти.

— Здорово, дед, — вежливо, но по-свойски поздоровался я, успев его опередить, поскольку в деревне все норовят поздороваться первыми.

— Здравствуй, здравствуй, — произнес он с некоторой долей злорадства.

— Не подскажешь, откуда можно позвонить?

— Иди в управление, — сказал дед. — Испытай судьбу. Как пройдешь мимо пруда, сразу сверни налево и вперед. Дай закурить!

— Да вот, одна папироска осталась, — сказал я, показывая пустую пачку.

— Последнюю даже милиция не забирает, — обиделся он и сразу потерял ко мне интерес. Я пошел дальше и увидел, что возле большого амбара сидела худая девочка, которой на вид было 15–16 лет.

— Эй, городской, — позвала она. — Почему у тебя глаза черные? Грязью испачкал?

— Дура, — сказал я, но остановился, заинтересованный яркой метафорой.

— Пойдем со мной, — предложила девочка, кивнув на приоткрытую дверь, за которой заманчиво подрагивала прохладная темнота. — Увидишь то, что никогда не видел.

— Давай, показывай, — сказал я, последовав за ней и присев на одну из гор насыпанного зерна.

— Поцелуй, тогда покажу.

— Ты же малолетка, — засомневался я.

— А целоваться всем хочется.

— Показывай, что я никогда в жизни не видел, — сказал я, осторожно поцеловав ее сухие горьковатые губы.

— А вот столько хлеба сразу не видел, — радостно сказала она, разводя руками.

Я повалил ее на зерно и сжал упругую неподдающуюся плоть под платьем. Девочка выгнулась, запрокинула голову, вскрикнула, выскользнула из моих объятий и побежала вниз. С еще более высокой горы стремительно неслась огромная женщина с поднятой деревянной лопатой. Я попробовал вмешаться.

— Убью, говнюк, — прошипела она, не останавливая движения, и я невольно опустил руку.

Поиски телефона привели меня к небольшому, но невероятно грязному пруду, поросшему темно-зелеными водорослями и прочей водоплавающей нечистью. В черной илистой воде кормилось великое множество белых уток. Запущенные берега со склоненными к воде плакучими ивами показались мне привлекательными, поэтому я присел, чтобы побыть наедине с природой, которая, впрочем, довольно отчетливо воняла тиной.

Сидеть на сырой земле было неудобно, поскольку спереди на живот давил пистолет, а сзади что-то подпирало ягодицу. Я достал из заднего кармана увесистую пачку долларов в банковской упаковке, на которой чернилами было написано «10 000». Ни хрена себе! В гостинице вроде были рубли, а теперь доллары. Но я ничего не имею против метаморфоз такого рода. Хотя, с другой стороны, что в этой дыре можно купить за доллары. Еще чего доброго убьют. Впрочем, у меня есть пистолет.

«Гуся подстрелить, что ли?» — мелькнула шальная мысль, и я обвел птичье стадо заинтересованным взглядом. Интересно, по какому признаку хищники выбирают жертву? Ведь долго выбирают, медленно подкрадываясь, чтобы не ошибиться. А другие животные отбегают на десяток шагов и останавливаются, ибо точно знают, что сегодня не их черед. Они с большим любопытством, может быть, даже с удовлетворением рассматривают, как пожирают тело их товарища. Какая странная жизнь у антилоп — все время ощущать себя жертвой. Наверное, так жить проще, хотя, конечно, страшнее. Они, в отличие от людей, видят, кто на них охотится.