Владимир Лорченков - Автопортрет художника (сборник)

– Да, это ты можешь сделать, – сказала она.

– Я не вижу испуга в твоих глазах, енотная ты подстилка, – сказал я горько.

– Ну, а на что ты будешь жить? – спросила она. – Неужели ты думаешь, что мой папаша станет тебя содержать?

– Ты права, сука ты этакая, – сказал я.

– Ну, и что мне остается делать? – спросил я, ужасно жалея себя.

– Веди себя хорошо, – сказала Инга, и тут я вспомнил слова ее мамаши про характер дочки, – и будешь жить по-прежнему, ни хрена не делая…

– Веди себя хорошо, – сказала она, – и мы с Бембиком тебя не обидим.

– ЧТО?! – спросил я.

Вместо ответа она откинула одеяло, сунула в себя крабика, и Бембик молнией шмыганул на кровать. Они начали забавляться. Я попробовал взглянуть на ситуацию не предвзято. Супруга у меня была ничего. Двадцать пять лет. Сиськи. Жопа. Ляжки. Лежит, раскинувшись. Мокрая, блестит. Этот… крабоед ее заводит…

– А-а-а, о, а, – сказала Инга.

– Я сейчас кончу, Бембик, ты такой НЕЖНЫЙ, – сказала она.

– Хр-р-р-р, – сказал Бембик разочарованно, потому что крабик был пластмассовый.

– О, – разочарованно сказала она, – ты поспешил, Бембик.

После чего приподнялась на локтях, и глянула заинтересованно на меня.

– Присоединяйся, милый, – сказала она.

– Заверши то, что начал Бембик, – сказала она.

– Второем мы настоящая Команда, – сказала она.

– Ну, скорей же, – призвала она.

Я подумал, отложил альпеншток, и разделся. Инга, улыбнувшись, раскрыла мне объятия. В коленях у нас путался енот. Я мягко отодвинул его в сторону и сказал.

– Подвинься… Бембик.

Он лежал на прилавке. И был почти не виден из-за креста. Масса, в этом все дело. Когда я был худым заморышем, меня тоже мало кто видел. Можно сказать, моя тень меня заслоняла. И только когда я потолстел, меня стали замечать, уважать и бояться. Этому заморышу, на кресте, ничего подобного не светило. Маленький, худенький, ребристый. Одним словом, Спаситель.

Я задумался об этом и едва не пропустил тот момент, когда он мне начал подмигивать. И если бы я не опустился лбом на прекрасно-ледяное стекло этой витрины, момент бы я пропустил. А если бы я вчера не напился так, что сегодня мне хотелось прижаться лбом к чему угодно, лишь бы холодному, я бы пропустил все на свете. Так что и этим чудесным приключением в своей жизни я обязан алкоголю.

Он мне подмигнул. И что-то сказал.

– Эй, ты что, разговариваешь? – удивился я.

Голова все равно болела. Так что ни хрена это было не чудо. Но маленький серебряный Христос на массивном крестике действительно хотел мне что-то сказать. Это было видно.

– Что?! Говори погромче, черт бы тебя побрал! Здесь же стекло! – шепнул я.

Он, видимо, понял и поднатужился.

– Мужик! Мужик, вытащи меня отсюда, черт бы тебя побрал! – различил я хриплый голос.

Было похоже, будто жужжала хриплая муха.

– Ты разговариваешь, – удивился я.

– Какого хрена ты этому удивляешься, если просил меня говорить погромче, – зашипел он.

На нас начали коситься продавщицы.

– Какого хрена я должен тебя вытаскивать?

– У тебя горе, мужик, большое горе. Как ты думаешь, мать твою, отчего у тебя большое горе?

– Какое горе?!

– Прекрати придуриваться, – заорал он так, что стекло тихонько задребезжало.

Я понял, что придуриваться бессмысленно: у меня действительно было горе, такое горе, что я никому о нем не рассказывал. Моя жизнь потеряла всякий смысл, вот в чем оно состояло, но как бы оно не было, это было мое персональное горе, и я не понимал, почему я должен вытаскивать из этого ювелирного магазина этого маленького говорящего Христа.

– Вытаскивай меня, давай! На то меня и носят, чтобы горя не было. Давай! – умолял он.

– Эй, послушайте, – в наш разговор вмешалась продавщица, – вы что, разговариваете?!

– Да, мать вашу, – у меня кружилась голова, – и это ли неудивительно?!

– Да плевать мне на все удивительное, – завизжала сучка, – разговаривай с чем и с кем хочешь, только убери свой жирный лоб от чистой витрины!

Я так и сделал.

ххх

– Мужик, а, мужик, – канючил Спаситель, висевший на моей шее на цепочке, – встань к солнышку, а?

Я заплатил за него и за цепочку двести леев, и до сих пор не понимал, зачем я это сделал. Мой Христос оказался нудной гадиной, и за час достал меня до самых печенок. Я купил мороженное и дал ему немного полежать в нем, выходил то на солнце (мужик, меня сбацали на этой сраной фабрике семь лет назад, ты что, не понимаешь, что я хочу солнца?!) , то в тень, подходил к киоскам, чтобы он мог полюбоваться обложками с голыми жопами, подходил к музыкальным магазинам, чтобы он мог насладиться последним альбомом «Роллингов»…