Владимир Лорченков - Копи Царя Соломона. Сценарий романа

Мы еще раз убеждаемся в том, что любой прикид, на фоне советского, – даже если это наряд сутенера из Бронкса или недобитого панка-гангстера, – выглядит как последнее произведение Кардена, Гальяно… (… и кто там еще из гомосексуалистов шил одежду? – прим. В. Л.).

– И вот, – продолжает Копанский уже в маске.

– Еврейская женщина, еврейский малыш, – говорит он.

– Еврейский папа на охоте, – говорит он.

– И тут в пещеру заходит древний саблезубый тигр… – говорит он.

– Еврейский? – робко спрашивает Митя.

– Митька, кретин – говорит кто-то.

– Тигр же животное, у них нет национальности, – говорит кто-то.

– Это советские без национальности, – цедит презрительно Копанский.

– Значит, они животные, – говорит кто-то.

Все одобрительно посмеиваются.

(Примечание. Видно, что собравшиеся, – совершенно очевидные совки, – совершенно не идентифицируют себя с совками. Видно, что кружок изучения Торы под видом общества филателистов, работает днями и ночами. Выведена новая порода совка. Это так называемый совок-не-совок-сверхчеловек. Позже они разделятся на сверхславянских совков Холмогоровых, сверхеврейских совков Ольшанских и т. п., вариаций будет множество, от «Великой Армении» до «Азербайджан сила» и т. п. – В. Л.

Все время, пока мужчины поднимаются – на пятый этаж, – они подпирают двери в подъезде так, чтобы их нельзя было открыть. Вешают ленты «Санэпидемнадзор, дезинфекция».

– И вот это тигр хватает малютку и пожирает его на глазах матери, – говорит Копанский.

– А потом и мать! – говорит он.

– И они беспомощны, потому что оружия и огня тогда еще не было! – говорит он.

Мужчины грустно молчат.

– Да это же первый известный нам холокост! – восклицает Митя.

Мужчины согласно кивают. Они уже столпились у двери на пятом этаже. Номер квартиры – 55.

Общий план двора. Кошка приподымает голову. Глаза все еще зеленые, но свет уходит из них стремительно. Кошка громко, на весь двор, как во время течки (или как называется пуберантный период и пуберантный ли он, у кошек? – В. Л.), кричит:

– Мяу-м-м-м-м-яяяяя-уууу, – говорит она.

Тишина. Пустой двор. Камера чуть приближается к дому, где сидела на подоконнике девушка. Камера показывает квартиру через окно. Мы видим краешек комнаты, диван, две согнутые в коленях ноги в носках. Ноги ерзают. Мы слышим долгий, но Очень протяжный – как у кошки, – стон.

– О-о-о-о-о-оо-о-о-о-о-о-оо-о, – стонет девушка.

Двор, виноград, беспощадная пустота солнечного света. Камера поднимается к солнцу, и мы смотрим на него через негатив, как при затмении. Мы видим Солнце и его Корону. Мы видим, как пляшут на Солнце языки пламени. Как скачут черные точки, это бури, вихри пламени. Мы понимаем, наконец, почему египтяне изображали Солнце безжалостным божеством. Потому что оно такое и есть. Потому что это вам Юг, а не сопливые от вечной простуды славянские болота с их добреньким, веселеньким, словно всегда подвыпившим сраным Ярилой, который только и годится для того, чтобы начинать, в качестве заставки, псевдо-народные сказки, снятые на азиатской Одесской киностудии. Мы видим перед собой беспощадное Начало Жизни… И мы глядим на него глазами умирающей кошки. Та издает очередной предсмертный вопль.

– Мммммммм-яяяяя-уууууу, – вопит она.

Тишина. Потом тихий – не потому, что тихий, а издалека, – стон девушки:

– М-м-м-м-мммм – ооооо, – стонет она.

Так – несколько раз. Потом кошка замолкает, а стоны из дома, где мастурбирует девушка, становятся все протяжнее и громче. Затихают. Снова подъезд. Краска уже чуть облупилась, но ничто не предвещает той разрухи, которая наступит здесь 50 лет спустя, ведь дома в Кишиневе все еще довольно новые… Лестничная клетка на 5—м этаже. Мужчины, почему-то, столпились на один пролет ниже. Выглядят как сборная команда по регби за секунду до сигнала о начале матча. Перед дверь стоит только Митя. Он самый безобидный на вид, поэтому и звонит (в регби наоборот, первым номером пошел бы самый сильный, тут у нас контраст – прим. «первого номера» университетской сборной по регби В. Лорченкова).

– Кто там? – раздается недовольный голос из квартиры.

– Арон, это я, принес транзисторный приемник, что ты просил, – говорит Митя.

– Который я у Натан Иваныча брал за японскую удочку? – говорит голос.

– Ну да, тот же самый, – говорит Митя.

– Открывай, я тороплюсь, – говорит Митя.

…ВАЖНОЕ ПРИМЕЧАНИЕ: несмотря на то, что разговаривают два еврея, никакого псевдо-еврейского акцента типа «шо», «ой вей» и прочего дерьма а-ля «Карцев после перестройки», быть НЕ ДОЛЖНО. Евреи Кишинева 50—80-х разговаривали на таком же русском языке, что и остальные кишиневцы, здесь был самый правильный русский язык, которому их научили русские (и это то немногое, что русские в Молдавии сделали правильно – В. Л.). Исключение – неистребимое проглатывание гласных («йскшнв» – «я из кишинева»), но это можно отнести на счет древней привычки, которой были подвержены еще финикийцы (а израильтяне до сих пор без гласных пишут). А на псевдо-еврейском языке («таки да», «я вас умоляю» и т. п. не смешные хохмы) в Молдавии стали разговаривать после 89 года те молдаване, которые выдают себя за русских, и те русские, которые выдают себя за евреев…