Чак Паланик - Колыбельная

А Элен говорит:

— В ванной у них кошмар.

Мы объезжаем квартал и паркуемся. Мона что-то пишет у себя в книге. Устрица разговаривает по мобильному. Я выхожу из машины и возвращаюсь к дому. Трава мокрая от дождя, у меня сразу промокли туфли. Элен объяснила мне, где детская. Окно по-прежнему открыто, занавески висят чуть неровно. Розовые занавески.

Кусочки разорванной страницы разбросаны в грязи, я их собираю.

Мне слышно, как за занавесками, в пустой комнате, открывается дверь. Кто-то заходит в комнату из коридора, и я пригибаюсь под окном. Мужская рука ложится на подоконник, и я буквально распластываюсь по стене. Где-то вверху — там, где мне не видно — мужчина плачет.

Дождь льет сильнее.

Мужчина стоит у распахнутого окна, опершись руками о подоконник. Он плачет в голос. Его дыхание пахнет пивом.

Я не могу убежать. Не могу выпрямиться в полный рост. Зажимая ладонью рот и нос, я потихоньку двигаюсь вбок. На пару дюймов за раз. Прижимаясь спиной к стене. Все происходит само собой. Непроизвольно, как это бывает, когда тебя пробирает озноб — дыша сквозь прижатые ко рту пальцы, я тоже плачу. Рыдания похожи на рвотные позывы. Живот сводит и крутит. Я закусываю ладонь, сопли текут мне в руку.

Мужчина шмыгает носом. Дождь льет сильнее, мои ботинки совсем промокли.

Я сжимаю в кулаке клочки разорванной страницы — власть над жизнью и смертью. И я ничего не могу сделать. Пока еще — не могу.

Может быть, мы попадаем в ад не за те поступки которые совершили. Может быть, мы попадаем в ад за поступки, которые не совершили.

У меня в туфлях хлюпает ледяная вода, нога вдруг перестает болеть. Я опускаю руку, скользкую от соплей и слез, и выключаю пейджер.

Когда мы найдем гримуар и если там будет какое-нибудь заклинание, как воскрешать мертвых, может быть мы его не сожжем. Не сразу.

В полицейском протоколе не сказано, какой теплой была моя жена Джина в то утро. Какой она была теплой и мягкой под одеялом. Как я прижался к ней, едва проснувшись, а она перевернулась на спину и ее волосы рассыпались по подушке. Ее голова лежала не прямо, а чуть склонившись к плечу. От ее утренней кожи пахло теплом — так пахнет солнечный зайчик, который скачет по белой скатерти на столе в уютном ресторане на пляже в твой медовый месяц.

Солнце светило сквозь синие занавески, и от этого ее кожа казалась голубоватой. И ее губы — тоже. Тень от ресниц лежала на щеках. На губах застыла почти незаметная улыбка.

Все еще в полусне, я повернул ее голову лицом к себе и поцеловал ее в губы.

Ее шея, ее плечо были такими расслабленными и мягкими.

Не отрываясь от ее мягких и теплых губ, я задрал ей ночную сорочку.

Она как будто слегка раздвинула ноги, я потрогал рукой — внутри у нее было влажно и незажато.

Забравшись под одеяло, с закрытыми глазами, я провел языком там, где только что были мои пальцы. Влажными пальцами я раздвинул края ее гладкой розовой плоти и засунул язык еще глубже. Я помню, как я дышал — приливы вдохов, отливы выдохов. И как я прижимался губами к ней — на пике каждого вдоха.

Впервые за долгое время Катрин проспала спокойно всю ночь и ни разу не заплакала.

Я принялся целовать Джине живот. Потом — груди. Я положил один влажный палец ей в рот, другой рукой я ласкал ей соски. Тот, который я не ласкал рукой, я обнимал губами и легонько полизывал языком.

Голова Джины перекатилась набок, и я поцеловал ее за ухом. Потом раздвинул ногой ее ноги и вошел в нее.

Едва заметная улыбка у нее на губах, то, как ее губы раскрылись в последний момент, а голова еще глубже вжалась в подушку... она была такой мягкой и тихой. Это было так хорошо — в последний раз так хорошо было еще до рождения Катрин.

Я встал с кровати и пошел и душ. Потом тихонько оделся, стараясь не разбудить жену, и вышел из спальни, плотно прикрыв за собою дверь. В детской я поцеловал Катрин в висок. Потрогал подгузник — не надо ли поменять. Солнце светило сквозь желтые занавески. Ее игрушки и книжки. Она была такой славной, такой хорошей.

В то утро я себя чувствовал Самым счастливым человеком на свете.

Самым счастливым на свете.

И вот, здесь и сейчас. Элен спит на переднем пассажирском сиденье, а я пересел за руль. Сегодня ночью мы проезжаем Огайо, или Айову, или Айдахо. Мона спит на заднем сиденье. Розовые волосы Элен рассыпались у меня по плечу. Мона спит в неудобной скрюченной позе в зеркале заднего Вида, спит в окружении своих книг и цветных фломастеров. Устрица тоже спит. Вот — моя жизнь сейчас. В горе и радости. В богатстве и бедности.