Чак Паланик - Колыбельная

Эти поговорить-голики. Эти послушать-фобы.

Баюльная песня звучит у меня в голове. Все получилось так быстро, что я этого даже не замечаю. Я уже засыпал. Кажется, я еще больше теряю контроль. Я могу убивать во сне.

Несколько миль тишины, “мертвый эфир”, как это называется у радиожурналистов, потом радио снова включается и уже другой диктор говорит, что доктор Сара Ло-венштеин была высоким моральным критерием, по которому миллионы радиослушателей мерили свою жизнь. Она была пламенеющим мечом в деснице Господа, посланная сюда, чтобы изгнать нечестивцев из храма... И этот диктор тоже умолкает на полуслове. Мона бьет по спинке моего сиденья и говорит:

— Это не смешно. Эти радиопроповедники — они же живые люди!

А я говорю: я ничего не делал.

А Элен с Устрицей смеются.

Мона сидит, скрестив руки на груди. Она говорит:

— Уважения у тебя никакого. Вообще никакого. Вот так вот просто бросаться силой, которой уже миллион лет.

Мона хватает Устрицу за плечи и толкает его со всей силы, так что он бьется боком о дверцу. Она говорит:

— И ты тоже. — Она говорит: — Диктор на радио, он такой же живой, как свинья или корова.

Теперь на радио играет легкая танцевальная музыка. У Элен звонит мобильный, она нажимает на кнопку приема и прижимает трубку к уху. — Она кивает на радио и произносит одними губами: сделай потише.

Она говорит в трубку:

— Да. — Она говорит: — Да, я знаю, кто это. Вы мне кажите, где он сейчас, и как можно точнее.

Я убавляю громкость.

Элен слушает и говорит:

— Нет. — Она говорит: — Мне нужен белый с голубым бриллиант. Семьдесят пять каратов, фигурная огранка. Позвоните Мистеру Дрешеру в Женеву, он знает, что имение, мне нужно.

Мона вытаскивает из-под сиденья свой рюкзак, достает упаковку цветных фломастеров и толстую тетрадь в обложке из темно-зеленой парчи. Она открывает тетрадь, кладет ее на колени и что-то пишет в ней синим фломастером. Потом убирает синий и открывает желтый.

И Элен говорят:

— Не важно, какая охрана. В течение часа все будет сделано. — Она выключает телефон и бросает его на сиденье.

На сиденье между нами — ее ежедневник. Она открывает его и пишет какое-то имя и сегодняшнее число.

Книга на коленях у Моны — ее “Зеркальная книга”. Она говорит, что у каждой уважающей себя ведьмы есть такая зеркальная книга. Что-то вроде дневника и поваренной книги, куда записывают заклинания, ритуалы и вообще все, что связано с колдовством.

— Например, — говорит она и зачитывает из “Зеркальной книги”: — Демокрит утверждает, что можно вызвать грозу, если сжечь голову хамелеона в огне на дубовых дровах.

Она подается вперед и говорит мне прямо в ухо:

— Знаешь, Демокрит. Корень как в демократии.

И я считаю — раз, я считаю — два, я считаю — три...

А чтобы заткнуть человека, говорит Мона, ну, чтобы он прекратил болтать, надо взять рыбу и зашить ей рот.

Чтобы вылечить боль в ухе, говорит Мона, нужно взять семя вепря, когда оно истекает из вагины самки.

В иудейской магической книге “Сефер 'а разим” есть такой ритуал: нужно убить черного, еще слепого щенка — до того, как у него откроются глаза. Потом написать на табличке проклятие и вложить табличку в голову щенку. Потом запечатать его пасть воском и спрятать голову под порогом дома того человека, которому предназначается проклятие, и он никогда не заснет.

— Теофаст утверждает, — читает Мона, — что пионы надо рвать по ночам, потому что если, пока ты рвешь пионы, тебя увидит дятел, ты ослепнешь. А если дятел увидит, как ты подрезаешь пиона, у корни, у тебя приключится выпадение ануса.

И Элен говорит:

— Жалко, что у меня нет рыбы...

По словам Моны, нельзя убивать людей, потому что убийство отдаляет тебя от человечества. Убийство оправдано только тогда, когда ты убиваешь врага. Поэтому надо сделать так, чтобы жертва стала твоим врагом. Любое преступление оправданно, если ты делаешь жертву своим врагом.

Со временем все люди в мире станут твоими врагами.

С каждым новым убийством, говорит Мона, ты все больше и больше отчуждаешься от мира. Ты убеждаешь себя, что весь мир — против тебя.

— Когда доктор Сара Ловенштейн только начинала свое радиошоу, она не набрасывалась на каждого, кто звонил, с руганью и обличениями, — говорит Мона. — У нее было меньше эфирного времени, и аудитория у нее была меньше, и ей действительно, как мне кажется, хотелось помочь людям.

И может быть, это все из-за того, что на протяжение многих лет ей звонили по поводу тех же самых проблем — нежелательная беременность, разводы, семейные неурядицы. Может быть, это все из-за того, что ее аудитория выросла и передачу перенесли на прайм-тайм. Может быть, это все из-за того, что она стала зарабатывать больше денег. Может быть, власть развращает, но она не всегда была такой сукой.