Доминик Дьен - Голубой дом

ВРАЧИ вынесли из палаты установку для искусственной вентиляции легких.

Человек, лежавший на постели, казался более старым, его волосы — более длинными. Майя взяла его за руку. Рука была худой и бессильной. Архангел слабо улыбнулся. У него были желтоватые зубы курильщика. Из капельницы в его вену стекала жидкость. «Он воскрес из мертвых, — подумала Майя. — В течение 1200 бесконечных секунд он был мертв. Так странно использовать прошедшее время, говоря о смерти… Но Архангел действительно был мертв, а теперь жив, и колесо времени при этом не повернулось вспять… Как же этот человек слаб, и какой у него печальный взгляд! Когда он сможет рассказать мне нашу семейную историю? Смогу ли я любить его так, как он, кажется, любит меня?»

Архангел закрыл глаза. Майя смотрела на его лицо. Мысленно она разгладила его морщины и вернула седым волосам, разметавшимся по подушке, прежний черный цвет. Понемногу над маской возраста начали проступать прежние, знакомые черты лица. От волнения Майя сильнее сжала его руку, которую все еще держала в своей.

В два часа дня Майя вместе с дочерьми вошла в дом Симона и Ольги на улице Вавен. Они были приглашены на обед. Майя чувствовала, что слишком взволнована и напряжена. Девочки, напротив, смеялись и болтали. У них были какие-то свои планы на этот день.

Когда все уселись за стол, Ольга с гордостью взглянула на своих правнучек и обратилась к старшей:

— Ребекка, дорогая, расскажи Симону о своей поездке, он тебя еще не слышал… Что ты чувствовала, когда увидела Стену Плача?

— А я когда-нибудь поеду в Израиль? — спросила Мари, слегка уязвленная тем, что ее поездка в Америку не вызвала такого интереса.

— Да, конечно, — ответила Майя.

— С папой?

— Посмотрим…

Вопрос дочери ее слегка встревожил.

— Как дела у Пьера? — спросил Симон.

— Очень хорошо.

Симон взглянул на нее с некоторым беспокойством.

— Ты так хорошо выглядишь, дорогая, — сказала Ольга, обращаясь к Ребекке. Судя по всему, ей хотелось сменить тему. — Симон, тебе не кажется, что Ребекка со временем становится все больше и больше похожа на Алена?

— И на мою сестру Брижит в том же самом возрасте, — подхватил Симон, угадав намерение жены. — Бекка, ты уже видела фотографии твоей тети, когда ей было столько же лет, сколько тебе сейчас?

— Да, но я бы с удовольствием посмотрела на них еще раз!

— И я тоже!

— Сначала поедим. У нас еще целый день впереди!

— А ты знаешь, где лежат эти альбомы, бабуля?..

— Какая вкуснота!..

— Майя, хочешь пива с лимонадом? — спросил Симон и, не дожидаясь ответа, налил ей бокал.

— Конечно, Мари, я знаю, где эти альбомы!

— А платья Брижит? Они у тебя тоже есть?

Майя улыбнулась. Она уже чувствовала, что придется провести здесь остаток дня, но, с другой стороны, никаких важных дел на сегодня у нее не было. Она помогла убрать со стола, взяла «Фигаро» и принялась машинально просматривать колонку некрологов. Ольга и Симон тем временем устроились на диване по обе стороны от правнучек и комментировали семейные фотографии, укрепленные на картонных страницах альбомов с помощью черных пластиковых уголков.

— Это мамин папа?

— Да, дорогая. Это Ален.

— Какой очаровательный! Сколько ему лет на этой фотографии?

— Шесть или семь.

— Нет, ему здесь почти восемь, Ольга, — поправил Симон с упреком в голосе.

— Я и говорю: шесть или семь.

— А вот и Брижит! Кажется, она на кого-то дуется, нет?

— Покажи-ка мне фотографию, Мари! Да, похоже на то…

— Мама точно так же надувает губы, когда обижается! Ты не находишь, Ребекка?

— Точно! — воскликнула сестра и расхохоталась.

Симон и Ольга уже не испытывали страданий, рассматривая эти альбомы. Они знали, что скоро встретятся со своим сыном. Иногда они говорили об этом между собой. Они ожидали этого момента со странной радостью, словно предстоящего праздника.

Внезапно до Майи дошел смысл их слов, и ей показалось, что огромная волна накатила на нее и сбила с ног. У нее оборвалось дыхание и пересохло в горле. Мысли перепутались, словно в бреду. Четыре силуэта, склонившиеся над альбомом, то приближались, то отдалялись. Они сами напоминали яркую, только что проявленную семейную фотографию. Эта яркость ослепила ее. Майя подумала об искаженных лицах на картинах Кокошки, о которых ей рассказывала Ева. Сцена, которая разворачивалась перед ней сейчас, была первым актом кошмарной пьесы, суть которой она видела с ужасающей отчетливостью. Все жизненные ориентиры разлетелись вдребезги. Майя чувствовала, что лишилась всего — даже дочерей. С нее словно одним махом содрали кожу, как индейцы снимают скальп со своих жертв. Боль обрушилась на нее, словно землетрясение огромной разрушительной силы, на которую не была рассчитана шкала Рихтера.