Энн Энрайт - Парик моего отца

— М-м-м-м-н-н, — говорит министр. И жмурится. — Приятно, — говорит он. — Знаете, нет ничего приятнее, чем гримироваться.

Гримерша перегибается через него. Касаясь грудью его уха.

— Приготовиться к репетиции, — говорит Фрэнк. — Пять минут. Пусть костюмеры что-нибудь сделают с белой рубашкой того парня — на всю студию бликует. Дамьена в фокус. Затем — вторая. ЧТО-О?

По всем экранам разливается белизна.

Поглядев вверх, Стивен видит на мостике меня. Я смотрю вниз. Вид у него испуганный. Тем не менее, он улыбается. «Ах-х!» — взрывается лампа, усыпав пол искрами и стекляшками. «Бах!» — разрывается мое сердце. «Ах-х!» — рвется моя грудь.

И я наконец-то узнаю, чем «одна» отличается от «двое».

— Один. Дьва, — говорит Стивен в микрофон. — Один. Дева.

Пока готовят камеры, Фрэнк сматывается в туалет. Из соседней кабинки воняет. В ней шумит какой-то человек. Судя по звуку, он кормит кур или теленка. Из его горла вырывается гортанное кудахтанье. Фрэнк слышит журчание спускаемой воды и мужской голос:

— Дудки, не выйдет.

Может, это все-таки не министр здравоохранения и соцобеспечения. Эдель замечает, что он водит вверх-вниз ладонью по ноге гримерши выше колена. И с каждым разом все глубже залезает ей под юбку.

— «Ладно, давай пообедаем в отеле», — сказала я. — «Если хочешь, я надену платье». Мне вообще-то показалось, что от моих ног он не в восторге. А когда я это сказала, то подумала: «Да, приятный какой человек, глаза добрые и умеет слушать», может, потому, что рот у него всегда был набит. Нет, этого я не говорила. Выбросьте эту фразу.

— Эту фразу оставь, — говорит Маркус.

Глава отдела оперативной информации входит в туалет и идет к писсуару. Фрэнк пятится от кабинок. Наталкивается спиной на спину главы оперативной информации, и тот оглядывается через плечо. Фрэнк многозначительно заглядывает ему в глаза. Оба навостряют уши. Слышно, как моча главы отд. опер. инф. льется в писсуар, а из кабинки доносится мужской голос:

— Ну давай. Ну давай, миленький ты мой, давай, засранчик. Давай.

Гримерша нагнулась над министром здравоохранения и социального обеспечения. Она шлепает его по лицу мягкой, сухой, жесткой пуховкой. Он гладит ее бедро с тыльной стороны, высоко-высоко. «Ну как получилось?» — спрашивает она.

— Приятно, — отвечает он, открывая глаза. — Очень приятно, — и она улыбается ему сверху вниз.

— Целуется он гениально. Я хочу сказать, классически. И вот он говорит: «Слушай, давай-ка шевелись», я ведь не особо хотела рассказывать вам правду, но с ним — это полный отпад, серьезно. Как во всех этих байках — «русские руки», «римские пальчики»! Ну ладно. Ночь была замечательная. Теплынь необыкновенная. И тут он говорит: «Хер с тобой».

— Режь после «пальчиков», — говорит Маркус.

Тишину в туалете нарушает лишь журчание мочи главы отд. опер. инф. и голос мужчины в кабинке, произносящий:

— Глотай, засранец. Глотай.

Фрэнк наклоняется посмотреть, сколько пар ботинок виднеется под дверью. Сиденье унитаза с грохотом падает, и мужчина произносит:

— Блин.

Изнутри кабинки вылетает грязная простыня и повисает на двери. Маленькая белая мышка, выскочив из-под перегородки, пробегает по ботинкам главы отд. опер. инф., вследствие чего промокает до костей.

— Блин, — произносит глава отд. опер. инф.

— Просто откиньтесь на спинку, — говорит гримерша.

— Пожалуйста, пожалуйста, я не спешу, — говорит министр здравоохранения и социального обеспечения.

— Я вас только немножко подправлю, — говорит она, беря пинцет. — Знаете, что говорят про мужчин, — говорит она, — со сросшимися бровями.

— В жизни такого не видел, — говорит оператор Фрэнку. — Картинки опять появились, только проходят вверх тормашками.

— Ну так встань на голову, сложно, что ли, — говорит Фрэнк.

— Здоровенный такой конец с набухшей веной, а я говорю: «Ну пожалуйста, дай мне только сбегать в туалет, мне надо сходить, через минутку вернусь, обещаю, обещаю», а он молчит себе, а я не могу пошевелиться, а этот здоровенный конец с тупой мордой работает себе.

— Отмотай назад, — говорит Маркус.

— А-а-ай! — вопит министр, покамест гримерша рассматривает зажатый пинцетом клок волос. Его тело в кресле каменеет, рука под юбкой гримерши сжимается в кулак.