Энн Энрайт - Парик моего отца

— Спит он много, — говорит она. — Прямо вообще не просыпается.

— Правда?

— Опять научился подниматься по лестнице.

— Это хорошо.

Я иду наверх — принять ванну, хотя здешняя вода тоже не вызывает у меня доверия. Проходя мимо фотографий, киваю нам, маленьким. Отец наверняка их уже видел. Мне становится его жалко. А может быть, он забыл себя и думает, что там на стене — кто-то незнакомый.

В ванной я смотрю на полоток, на тонкую трещину в штукатурке, преодолевшую несколько слоев краски. Ее контуры, все ее изученные извивы и водоразделы наизусть известны той моей частице, которую я сама позабыла. В этой ванне менялось и росло мое тело. Я снова начинаю надеяться на лучшее. Когда я вылезаю из ванны, оказывается, что помещение мне стало маловато.

Вода вытекает — что-то слишком медленно. В решетке слива застряли волосы. Хотя это волосы родные, я их не вынимаю. Волосы-волосы — длинные и седые.

Мать красит волосы в тактичный рыжеватый оттенок, который добр к ее лицу. Вполне естественный цвет. Пусть это не цвет реальных волос, но это цвет волос реальной женщины в определенном возрасте. Кроме того, мать содержит дом в чистоте. Волосы в решетке — это волосы отца. К ним она даже не притронулась.

Я вдруг понимаю, что никогда особенно не задумывалась, что именно сокрыто под отцовским париком. Может, у него голова ядовито-зеленая — очень даже возможно.

Кажется, я предполагала, что плешивость у него от нездоровья: волосы, смиренно капитулируя, соскочили с его темени целыми клоками. Оказывается, я ошибалась. Его волосы терпели и росли, позабыты-позаброшены, год за годом. Наверно, он стриг их сам, кое-как, наощупь. Наверно, он подметал их за собой, доставал пряди из ванны, возможно, сжигал их. Теперь он болен, а мать делает вид, что здесь вообще нет никаких волос.

Под париком у отца седина. Трогательный цвет. Я-то думала, эти утаенные волосы такой же порочно-бурой масти, как и те, которые он носит снаружи; но они выросли во тьме и во тьме сделались серебряными. Я подцепляю за кончик один волос — посмотреть поближе; на воздухе он свивается. Тонкий и мокрый, он липнет к моему пальцу. Я трясу рукой — он приклеивается к ноге. Трясу ногой. Шлепаю себя по бедру. Волос прилипает к основанию моего большого пальца; наконец, сжалившись надо мной, падает на пол.

Пока он падает, я вспоминаю отца, засунувшего голову под раковину. Линолеум устлан газетами, на газетах — труба-«колено». Действуя энергично и сосредоточенно, он зондирует канализацию железной вешалкой. Из трубы доносится звук разрыва — жуть, а не звук. Мне вспоминаются сцены фальшивого насилия по телевизору и тот факт, что на самом деле тело очень даже крепкая штука, которую так просто не разорвешь. Из трубы вываливается волосяной клубок, и он подбирает его кусочком газеты, которым был обкручен кончик вешалки. Помню запах — тот единственный запах, против которого бунтовало мое детство. Остальные запахи по большей части мне очень даже нравились.

В ночь накануне передачи Стивен дошел до заключительной фазы паранойи — до белого каления. Все кружится вокруг него, а затем исчезает в его голове. Глаза нестерпимо сияют. Еще взорвутся, неровен час.

— Все готово? — спрашиваю я.

— Готово?

— Что с тобой такое? — спрашиваю я. — Чего ты, собственно, боишься?

Он показывает мне список:

Я обхожу комнаты и древним прощальным жестом снимаю со стен все зеркала. Однако против силы тяжести мне особо нечего предпринять.

Уложить его в постель мне удается, лишь затащив в спальню телевизор. Чтобы посмотреть, он перестает петь, но когда я отключаю звук, он начинает подмурлыкивать картинкам. Мурлычет он как-то скованно — не гортанью, где обычно живет мурлыканье, но передним отделом рта, точно звуки толкаются изнутри в сжатые губы.

— Ну, расскажи мне что-нибудь, — говорю я, хотя предпочла бы прикоснуться к нему просто так, по-дружески, что в постели сделать сложно.

— Что, например? — говорит он.

— Поделись знаниями, что ли.

— «Тум-тум», — говорит он, — талмудический термин, обозначающий ангела, пол которого трудно установить.

— Хорошее слово.

Мне кажется, что этим он хочет мне на что-то намекнуть. — Тум-тум.