Александр Белых - Сны Флобера

— Нет, для того, чтобы писать дневники, нужно иметь темперамент бухгалтера, — сказал Валентин. — Интересно, что можно написать о сегодняшнем дне: «день провели на море»? И всё! Ну, ходили, ну купались, ну загорали, и больше ничего. А я есть в твоём дневнике?

Валентин нашёл мелодию, положил приёмник, повернулся на левый бок, подпёр голову рукой. Владик повернулся к нему:

— Конечно, через каждое слово! Только ты и заполняешь мои страницы. Я тебя изучаю, как орнитолог! — со смехом сказал Владик. — Я представил, что я высадился на чужую землю, и мне всё вдруг стало интересно. Вот об этом и пишу, открываю вселенную. Представь себя клоуном, и мир станет смешным. Можно целый день просидеть на берегу моря, не сходя с места, и никогда не будет скучно. Одним усилием твоей воли будут двигаться волны…

— И какая же я у тебя птица?

— Имени этой птицы уже никто не помнит, но кто вспомнит, тот обретёт вечную жизнь. Она живёт в двойном гнезде и питается сердцами юношей, которые еще не знают срама.

— Не слышал о такой. Эта птица живёт в стае или сама по себе?

— О, это редкая птица, говорят, что она вещая. Иногда её тень пролетает над каждым, но редко кто видит её. Тень этой птицы летает сама по себе.

— Я слишком тёмен для твоих метафор.

— Это не ты тёмен, а тот, кто скрывается.

— И кто же?

— Тот, чьё слово истинно и верно.

— А, тогда ясно.

— Ясно то, что нам не грозят её острый клюв и когти.

— Почему же?

— Не знаю, как твоё, но моё сердце осквернено стыдом.

— Моё — тоже, — вздохнул Валентин.

— Тот, кто сохранит свою плоть и своё имя, будет жить со своим двойником.

— Я понял! Мы живём ради того, чтобы воссоединиться с ним!

— Да, с ним, с двойником.

Валентин выразительно посмотрел на Владика. Крылья его слегка опалённых солнцем ноздрей прядали, словно он принюхивался. Валентин тоже невольно втянул воздух, как бы прочищая нос:

— Ты жутко интересный тип, и собеседник забавный, — сказал он, взяв Владика за подбородок пальцами. — В твоих глазах можно запросто утонуть. Так нырнёшь и не вынырнешь однажды. Кстати, сейчас они темней, чем днём.

— О чём это ты?

— О том, что не скучно с тобой, что за весь день я не вспомнил о Тамаре. Кстати, завтра подъедет. С ней тоже не соскучишься…

— Что ты хочешь, артистка, как‑никак! Ты знаешь, что означает этот жест? Владик тоже взял Валентина за подбородок и посмотрел в его темно — зеленые глаза с красными прожилками. «Словно подёрнутые болотной тиной», — подумал он.

— Что же?

— Это любовный жест у греков. Когда мужчина признаётся в любви, он берёт эфеба за подбородок.

— Вот так! И кто же из нас эфеб?

Они рассмеялись.

— Ой — ля — ля! — как говорит Тамара Ефимовна, — сказал Валентин.

— Ну так что, мы идём за вином?

— Вино развязывает языки.

Они поднялись и вышли наружу. Вечернее солнце разливало оливковый свет, каталось в облаках, как сыр в масле. Прибежала пропавшая собака — сенбернар по кличке Флобер. Он повилял хвостом, потрусил следом.

На кухне они встретились с Марго и Орестом. Флобер всех обнюхал, признал; правда, на Ореста рыкнул. «Кто такой? Незнаком и пахнет чужаком». Марго подумала: «А ведь какой мог быть конфуз, если б нас застали…»

Пока собирали ужин, накрывали на стол во дворе, опустились сумерки. Был чудный семейный вечер за бутылкой красного вина.

«С Божьей помощью, mon cher, отъебал сегодня сучонку в буераке. Чёрнявая чухонка, и совсем не огрызалась. Ничего, что местные кобели порвали ухо, зато нарезвился вдосталь, а то всё на привязи да на привязи. Старый кобель, но еще могу ухлёстывать, как видно, завтра снова сбегаю спозаранку, отосплюсь вот только, а там махну, эх, как махну через пляж, через рощу, в деревню! Хороша была сучка, хороша! Ай да я! Ай да сукин сын!» — размышлял на досуге Флобер с мохнатыми — пушкинскими — бакенбардами, усыпанный колючками от ушей до хвоста. Флобер любил, когда Маша вычесывала его щеткой.

Его мечтательная морда лежала на крыльце в лужице слюны. Слюни постоянно текли по его бороде, как у Давида, когда тот притворился безумным. В прошлой жизни Флобер славился похотливостью, к тому же он был поэтом — достаточно известным в своем кругу. Его стихи еще можно найти в какой‑нибудь провинциальной библиотеке или на чердаке в старых толстых журналах, какие обычно любила почитывать Марго перед сном — в ожидании Ореста из ванны или «чтобы утомить глаза на сон грядущий».