Василий Аксенов - Одно сплошное Карузо (сборник)

Раньше мы с Галиной Петровной тратили на дорогу до института полтора часа, две пересадки на автобусах и две на метро и столько же соответственно обратно. В этих ежедневных путешествиях, товарищи, неизбежно подружишься с книгой. Сколько книг мы перечитали с супругой, уму непостижимо! Бывало, зажмут тебя со всех сторон в автобусе, еле висишь на одной руке, зато при помощи другой руки упиваешься изяществом Бальзака. «Любите книгу – источник знаний!» – завещал нам отец советской литературы Максим Горький, и мы с Галиной Петровной, следуя этому завету и благодаря отдаленности местожительства, источник этот весьма полюбили. Сейчас подписаны на издания классиков мировой литературы. Книги на полках украшают нашу квартиру и наряду с ковром, телевизором и холодильником наполняют ее чем-то сокровенным. Однако читать стали меньше, потому что купили «Жигули». За рулем удается прочитать лишь лозунги агитационных клумб, тоже, конечно, немалое дело: проникаешься сутью.

Утром я смотрю из окна на бесконечные снежные поля, которые простираются за нашим Теплым Станом, за Кольцевой автодорогой. Чего-чего, но снегу у нас пока хватает. Зима, крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь, – вспоминается Пушкин Александр Сергеевич. В самом деле, ведь это совсем недурно – в санках в бараньем тулупе, с бутылкой сивухи за пазухой, совсем неплохая романтика.

Однако тут же взгляд устремляется вниз и сердце сжимается от боли, как при взгляде на несчастного родственника или сослуживца: видишь внизу заснеженный, да еще и обледенелый холмик, родная моя лошадка, русский «Фиат». Может, кому-нибудь в России зима и нравится, владельцу «Жигулей», клянусь, не очень. Надо заводиться. Сметаю снег, обкалываю лед, открываю капот, выворачиваю свечи, бегу на кухню на 18-й этаж, прокаливаю свечи на газовой плите, устремляюсь вниз, подбрасывая обжигающие предметы на ладонях, спешу, чтобы предметы не остыли. Предметы, конечно, остывают, успевая, правда, основательно обжечь мои ни в чем не повинные ладони. Ветер из Подмосковья хлещет мне под дубленку в зад, пока я заворачиваю проклятые свечи. Вспоминаются почему-то стихи поэта-патриота Владимира Маяковского, обращенные к родине: «Я не твой, снеговая уродина». Утешаю себя только тем, что поэт не вкладывал в эти слова никакого политического содержания. В конце концов, завожусь при помощи так называемого «длинного зажигания», то есть при помощи грузовика и буксирного троса.

Глубоко убежден, что это – главная польза, которую приносят грузовики людям в нашем городе. Восемьдесят процентов грузового транспорта порожняком колесят день-деньской по Москве, сжигая свое топливо, загромождая улицы, а уж «Жигулей»-то калеча видимо-невидимо. Глубоко убежден, от грузового транспорта происходит серьезный убыток нашему народному хозяйству. Впрочем, не настаиваю на своем утверждении и, если кто-нибудь меня поправит, готов от него немедленно отказаться.

Так или иначе, едем с Галиной Петровной на работу в собственной машине. Вдруг осеняет меня мысль, которая тут же превращается в вопрос. Скажи, Галина, почему в нашем институте никогда не продают путевки на экскурсии в заграничные страны?

– В страны капитала? – спрашивает жена, бросая на меня зоркий взгляд.

– Просто в теплые отравы, – бормочу я. – Ведь есть же на земном шаре места, где всегда тепло и не особенно жарко, где дуют океанские бризы и колышатся листья королевских пальм. Неужели никто из сотрудников нашего института никогда не увидит ни Фиджи, ни Гавайи, ни Бермуды, ни Калифорнии, наконец, пресловутой…

Как ты не понимаешь, возражает жена, мы работаем в режимном институте, нам не до теплых стран, не понимаешь ты международного климата.

Однако, возражаю я, из многих теплых стран к нам сюда в режимный институт многие ездят, почему бы и нам не прогуляться? Не понимаешь ты расстановки сил на международной арене, в резкой манере возражает мне жена.

А по-моему, это ты чего-то не понимаешь – так впервые в жизни не совпали наши с женой взгляды на явления природы.

Впервые в жизни с тоской я окинул мысленным взором наш огромный город, заваленный снегом и задымленный грузовиками, многомиллионного жителя с кислым выражением лица, впервые в жизни с недоумением посмотрел я и на собственную персону – сорокалетний Иванов-Попов, проживающий всю жизнь в городе, где в основном процветает довольно неважный климат. С этим ощущением я провел весь свой рабочий день и даже как-то вяло наслаждался своим трудом в своем режимном институте, где мы столько лет выращивали свой секрет, который теперь всем известен. С этим ощущением я и в постель лег и «отключился от сети».