Татьяна Булатова - Да. Нет. Не знаю

«Не отдавайте меня, Георгий Константинович», – слезно попросила Глаша хозяина. Взъерошенный и испуганный Одобеску с мольбой обернулся к внучке: «Может, не надо?» – «Надо, дедуль», – уверенно и почти весело ответила ему Алечка, наивно веря, что под присмотром врачей будет надежнее.

К вечеру третьего дня позвонили из реанимации и сообщили о смерти пациентки, ошибочно произнеся ее фамилию, отчего Георгий Константинович не сразу понял, о ком идет речь, и даже, на всякий случай, перезвонил, чтобы убедиться, не произошла ли ошибка.

– Умерла, – сказала трубка равнодушным голосом и для проформы сообщила время смерти.

Тогда Алечка стояла перед Ге на коленях и плакала, пытаясь объяснить убитому горем Георгию Константиновичу, что если бы не возраст, то спасли бы, непременно спасли…

– Ты – врач, – еле слышно произнес Одобеску и посмотрел зареванной внучке в глаза. – Но не бог. Ты что, действительно думаешь, что Глаша умерла от того, что у нее была непроходимость кишечника? Сахарный диабет? Высокое давление?

– Да, – кивнула головой Аля.

– Нет, – покачал головой Георгий Константинович и всхлипнул: – Моя Глаша умерла от того, что пришло время.

– Наташа, – снова теребила сестру Альбина. – Не вини маму, вспомни Глашу. Ну, вспомни.

– Ну, что-о-о-о?! – никак не могла взять в толк старшая сестра.

– Вспомни, что сказал Ге! Глаша умерла оттого, что «пришло время». Наташа, он тоже умер оттого, что «пришло время», – пыталась заглянуть в лицо сестре Аля.

Но Наталья Михайловна Коротич оставалась безутешной и не торопилась возвращаться к реалиям привычной жизни, ошибочно предполагая, что та значительно изменилась после ухода Ге. А ведь все было прежним, просто на кладбище появилась еще одна свежая могила, усыпанная свежими цветами, часть из которых к вечеру окажется в составе умопомрачительных букетов, предлагаемых в переходах метро или в других общественных местах.

– Наташенька, – пытался Михаил Кондратьевич увести дочь от могилы деда, – пойдем. Люди ждут. Поминки заказаны. Ехать надо.

– Я сама приеду, – упрямилась Наташа. – Скоро.

– Так не положено, – шептал ей в ухо расстроенный отец.

– Кто сказал? – огрызнулась Наташа и, увидев, что к ним направляется Аурика, тут же добавила: – Еще одна. Вырядилась, как на свадьбу… Даже жемчуг и тот черного цвета нацепила. Чтоб шел к ее печальным очам.

– Мама тебя чем-то обидела?

– Нет.

– А тогда почему ты считаешь себя вправе обсуждать ее со мной в таком тоне? – Коротич развернул дочь к себе лицом. – Она одета подобающе случаю. А то, что она выглядит элегантно, есть не что иное, как следствие ее вкуса, а не желания поразить публику. И ни одна женщина, даже ты, не смеет в моем присутствии высказываться о моей жене в таком тоне, а уж тем более – обвинять ее в лицемерии. Кстати, был бы жив Георгий Константинович, он сказал бы тебе то же самое. Не надо думать, что только твое горе безутешно, а остальные ничего не чувствуют.

– И что ты чувствуешь? – выдохнула ему в лицо Наташа. – То же, что и я?

– Мы не можем чувствовать с тобой абсолютно одинаково, но и для тебя, и для мамы, и для меня, – Михаил Кондратьевич с трудом проглотил ком, стоявший в горле, – это… Это…

Профессор Коротич растерянно покрутил головой по сторонам, словно пытаясь подобрать нужное слово, но не найдя такового, по-детски заплакал и уткнулся в Наташино плечо.

– Па-а-ап, – протянула она и провела по седым волосам отца загоревшей крупной рукой. – Ну что ты плачешь-то? Ты-то чего?

– Не могу-у-у, – всхлипывая, ответил профессор и поднял голову. – Я когда своего отца хоронил, так не плакал. А тут вот вроде сразу двоих.

– Кого двоих? – вклинилась в разговор отца с дочерью подошедшая Аурика.

– Никого, – буркнула Наташа и посмотрела на мать. Посмотрела и вся внутри сжалась: перед ней стояла не та величественная Аурика, какой она могла показаться со стороны. Перед ней стояла шестидесятилетняя женщина, выглядевшая на свой возраст, а, может быть, даже старше. Словно впервые Наташа разглядела, как изменилось материнское лицо. Оно стало водянисто-одутловатым, но даже это не скрывало провисшего контура, делавшего ее лицо похожим на бульдожью морду с брылами. Конечно, в нем еще проглядывали черты былого великолепия, но только черты… «Как она постарела!» – напугалась Наталья Михайловна и беспомощно оглянулась на стоящего у нее за спиной отца. Похоже, тот ничего такого не замечал. Он просто старился вместе со своей взбалмошной супругой и думал, что так и надо. Для него она всегда оставалась той Прекрасной Золотинкой, которая во многом благодаря стараниям покойного Георгия Константиновича все-таки разглядела в этом «придурке Коротиче» того единственного, с кем прожила бок о бок долгие сорок лет.