Николай Семченко - Горизонт края света

Дед Чубатый, когда встречался со мной, всякий раз говорил:

– А восход-то сегодня видел? Мы со старухой вдвоём глядели. Сегодня он был краше, чем вчера, да-а…

У деда Чубатого прекрасная коллекция закатов и восходов. А я этим похвастаться пока не могу: засидевшись допоздна над какой-нибудь интересной книгой, просыпаюсь поздно. Не жаворонок я – сова. Зато зимой беру реванш: солнце всходит поздно, около десяти часов. Красным боком оно медленно вспарывает белёсую мглу у горизонта, вокруг него искрится цветная дымка. И когда в редакцию приходил дед Чубатый, чтобы проверить, жарко ли топится печь, я начинал разговор так: «А восход-то видели?»

Чубатый, как правило, его не видел: в это время он колдовал у печи, носил уголь или чинил что-нибудь из казённой мебели. Работа есть работа. Если Лёша по совместительству моторист, то Чубатый – истопник, дворник и завхоз в одном лице. Коллекция зимних закатов у него была беднее моей.

Кстати, дед когда-то на самом деле носил густой, задорный чуб, который и оправдывал его фамилию. Говорят, за этот роскошный клок волос его не раз таскала бабка: слишком горячая кровь текла в жилах деда! Ревность старухи поутихла лет пять назад, но чувства бдительности она не теряла: если Чубатого долго не было дома, она непременно отправлялась на его поиски и устраивала небольшой скандальчик. И, говорят, основания для того у неё всегда находились.

Когда-то Чубатый в одиночку ходил на медведя, сам чёрт ему не брат, да и сейчас, постарев, он был ещё крепок и легко, без натуги носил, бывало, тяжеленный мотор от лодки. Знал он места, где водилась кунжа – пятнистая лососевая рыба, и без улова никогда не возвращался. А если ехал по ягоду, то через каких-нибудь два-три часа возвращался с полными вёдрами смородины или брусники…

Но плантации брусники, через которые проходил наш путь, деду Чубатому, пожалуй, и не снились. Приземистые, плотные кустики были сплошь усыпаны зелеными с красноватыми подпалинами шариками: вот-вот ягода поспеет!

К вечеру мы добрались до Старого посёлка. О том, что здесь когда-то жили люди, напоминали лишь высокие заросли полыни и редкие, полуразрушенные срубы. Над каждым кустиком полыни стоял нимб из жёлтой пыльцы. Поэтому комаров тут мало: запах этого растения они не переносят.

Лёша сбросил свою поклажу и тут же побрёл, путаясь в высокой траве, к одинокой лиственнице. Она была однобокой: густые ветви росли только с южной стороны, а на северной лишь кое-где торчали кургузые сучья. Вокруг дерева поднимался густой кустарник.

Лёша подошёл к лиственнице, потрогал ствол, а потом, раздвинув кусты, посмотрел вперёд и, обернувшись, поманил меня пальцем. Я решил, что он опять увидел какое-нибудь животное и зовёт меня полюбоваться им. Но мой взгляд обнаружил лишь какое-то сооружение, полускрытое зарослями чозении. Лишь только хорошо вглядевшись в него, можно было понять: это остов старой, почерневшей от времени юрты.

В полыни я нащупал ногами бревно и постукал по нему носком сапога. Поднялась и тут же осела кучка тяжёлой древесной пыли. Видимо, здесь когда-то стояла крепкая изба. И всё, что от неё осталось, – полусгнившие брёвна. Странно, что ей дали разрушиться. Дерево на Севере – большая ценность, и если люди решаются перенести село в другое место, то непременно перевозят крепкие срубы с собой. Остаётся лишь фундамент да несколько нижних брёвен над ним: обычно они страдают от сырости, грибка и поэтому никакой ценности не представляют.

Вслед за Лёшей я проломился через кусты и очутился на маленькой полянке. Юрта была полуразрушенной: остроконечная дырявая крыша сползла набок, деревянные подпорки подгнили и потому старая ровдуга 54 висела на них склизкими серыми клочьями.

Лёша что-то искал под топчаном, который полукругом опоясывал юрту изнутри. На нём лежало какое-то истлевшее тряпьё, проросшее мхом и бледной лебедой.

– Не могу найти, – сказал Лёша. – Дед говорил, что дощечки лежат под топчаном…

От сырости и затхлого, прелого воздуха юрты щекотало в носу. И ещё пахло чем-то горелым. Присмотревшись, я увидел: на середине сгнившего настила, там, где когда-то, должно быть, находился очаг, лежала кучка седого перла. Тут же, поваленная набок, топорщилась жестяная, проржавевшая мелкими дырками печь.

– Странно, – заметил я. – Пепел свежий. Совсем недавно тут горел костёр.

Лёша растерянно озирался по сторонам. Наконец, он снял со стены какую-то чёрную дощечку.

– Вот дедовы спички, – рассеянно сказал он, продолжая осматривать юрту. – Сохранились, надо же!