О Чонхи - Огненная река

Иногда вечерами, когда он возвращался домой пьяным, я кричала и бессильно опускалась на пол, повесив его одежду в шкаф. В его карманах были игрушечные белки или робот, который ходит, сверкая глазами, если завести пружину. Какого раз была даже пара белых мышей и сова с распахнутыми немигающими большими, будто искусственными, глазами; она махала крыльями, будто чего-то испугалась. Я не понимала, это его странная привычка или он просто так шутит, чтобы повеселить меня?

Мне просто не нравилось, когда дома возникал беспорядок. К счастью, мыши подыхали, не прожив и трёх дней, хотя я каждый день кормила их остатками еды и наливала чистую воду.

А он, особо не переживая, рыл неглубокую яму в углу сада и хоронил их.

Я сняла платок с головы, энергично вытряхнула пыль и опустила рукава. Был полдень. Я вошла в комнату Сыну и проверила его одежду, висевшую на вешалке на стене. В брюках было четыре кармана. Я пошарила там, а потом просто встряхнула их. Со звоном упало несколько монет. Я сунула руку в передний карман. Пусто. Я упрямо сунула руку в карман его куртки. Ах, какая прелесть! В пачке, которую я достала, лежало целых пять сигарет, образуя дружный ряд голов. «Хюу» — втянула я воздух и поискала спички.

Ах, как приятно! Я зажгла сигарету, прищурила глаза и следила за движением дыма, поднимающегося с кончиков пальцев. Теперь действительно больше нечего делать.

Я стояла на краю террасы и считала, сколько черепиц на крыше соседнего дома образуют скат. Не успела я досчитать до двадцати, как у меня защипало глаза, поэтому мне пришлось начать заново. Черепица была уложена ровными волнами, и я без конца сбивалась со счёта. Каждый раз, когда я пыталась это сделать, я сбивалась где-то на середине, поэтому до сих пор не знала, из скольких же черепиц состоит уклон крыши. На двадцать четвёртой я сбилась, как обычно, и переключила своё внимание за ворота, на пустырь, где ещё ничего не было построено.

С горы, находящейся напротив нас, вела неровная кривая дорожка из жёлтого песка, по ней легко, будто летит бумажный змей по ветру, двигался какой-то объект, нарушая пустоту полдня.

Ничто не мешало моим глазам, и взгляд скользил по движению колеблющегося предмета у подножия горы.

Глаза заныли от напряжения. Объект приблизился и стал чётче.

Это была женщина с коробкой на голове.

— Купите цветы, купите цветы, цветы любви, цветы любви…

Женщина ещё не подошла к дому, но национальная песня, которую она пела, перелетела через ограду. Похоже, она нарвала цветы в горах и идёт продавать их.

— Эй, цветочница!

Я подождала, пока её голос приблизится, и позвала громче.

Непонятно, услышала она меня или нет. Она пела гортанным голосом, пребывая в весёлом настроении, и шла мимо. Я позвала её несколько раз и вдруг подумала, что, может быть, она слышит меня, но старается не обращать внимания. Ведь цветы, сорванные на низкой горе возле поля, можно дороже продать в центре города, чем здесь, на окраине. Сверху было видно, что в коробке лежат жёлтые цветы кизила и ветки азалии с бутонами.

Женщина, сухо кашляя, нахально прошла мимо, и я долго прислушивалась к её удаляющемуся голосу. На до роге, ведущей к автобусной остановке, кипело солнце. Я протёрла глаза, слезящиеся от ослепительного света.

Был яркий весенний душный день. В такой день ветер поднимает сухую пыль, и она оседает на голых руках и на развешанном после стирки белье. Как только стихнет ветер, тотчас распустятся цветы, а аллергический кашель жены торговца, развозящего товары, будет летать, как пыльца цветов или песчаная пыль, и наполнит воздух непонятным ожиданием.

Я с удовольствием потянулась и легла на деревянном полу террасы. Брызги солнца усеяли пятнами ноги, лежащие в проёме двери, покатая крыша соседнего дома отбрасывала плавную тень, как козырёк от солнца.

Наблюдая за всем этим, я погрузилась в состояние, будто у меня вылиняли все чувства, я полностью потеряла способность мыслить и обессилела; было ощущение, что в голове плещется белая, как лист бумаги, занавеска. Это всё из-за солнца.

Им было пропитано всё, движение остановилось. Воспоминания прошлого щекотали ладонь; так луч солнца, падая на край века, не вызывает никаких трогательных чувств, будто просто сдувается толстый слой пыли.

Тогда я ушла беременной на пятом месяце. Ушла, чтобы умереть. Это было в конце долгой засухи, из подмышек, под коленями струился пот.

Со дна пересохшего ручья смотрели белые спины камней, и светлым брюхом кверху плавал раздувшийся карась.