Армандо Салинас - За годом год

— Может, для тебя и рано, а я в любое время горазд.

Хоакин все так же сидел за столом. Он перестал скоблить столешницу и закурил.

Капрал вернулся из кухни с бутылкой вина.

— Оставьте немного тем, кто в карауле, — напомнил он.

Бутылка переходила из рук в руки.

— Вчера был в Сан-Маркосе, увивался за Реми.

— Реми тебя за нос водит. Смотри не оплошай, не то она из тебя все соки вытянет.

— Вот услышит капеллан, влетит тебе.

— Что ж, по-твоему, нам профилактический пакетик дают, чтобы ходить в церковь?

Солдаты расхохотались. В дверях караульного помещения показался сержант.

— Чего разгоготались, так вас растак! — крикнул он, просовывая голову в дверь.

— Сержант, не хотите ли пропустить глоточек?

— Сейчас нет. Потом.

Хоакин снова взял бутылку; его мучила жажда, и он сделал большой глоток.

— Еще один такой глоток, и в бутылке ничего не останется. Hу и Хоакин, силен парень!

— Не хватит одной, возьмем другую, — отпарировал Хоакин, разваливаясь на нарах.

— Я, когда демобилизуюсь, ни за что в деревню не вернусь.

— А ты из каких краев, Трехмесячный?

— Из Кейпо де Льяно, мы с пойменных земель.

• — А где это?

— Под Севильей, капрал.

— Я тоже андалузец, из Уэльвы. Из местечка под названием Айямонте.

— Гак ты почти португалец.

— Никакой не португалец, чистый андалузец.

— А почему ты не хочешь туда возвращаться? Я так хоть сейчас готов.

Трехмесячный уселся на стол. Прозвище свое он получил за хилое телосложение.

— Тебя твоя мать, видно, носила не больше трех месяцев, — подтрунивали над ним солдаты, — вот ты и получился такой хиляк.

— У нас там только один рис и ничего больше. Места-то хорошие, да работы никакой, только и бывает, что в посевную да на сбор урожая. Вот тогда наезжает тьма-тьмущая народу со всех уголков Испании, галисийцы, саморцы, жители Куэнки и даже валенсийцы. И в один миг всю работу переделают. В это время надо успеть заработать на весь год. Но хоть из кожи лезь, а не заработаешь. А потом сидишь сложа руки и ждешь, когда господа позовут с собой охотиться на уток в озерках. Прежде, как мой старик говаривал, заливные поймы были общими. А теперь принадлежат четырем помещикам, виноделам да скотоводам. Ох и красивы же наши места! Хозяева разводят лошадей и быков. Любо-дорого поглядеть, как старшин пастух выгоняет их на пастбище. А рис, когда колышется на ветру, — море, да и только.

— А твои старики знают, что ты больше к ним не вернешься?

— Знают. Хоакин написал мне для них письмо. Брат уже ответил. Он-то у нас умеет и читать, и писать, грамотный. Просит, чтобы я, когда смогу, послал им деньжат. Они там маются, перебиваются с хлеба на воду в своей халупе.

— А куда ты собрался ехать?

— Толком пока не знаю. Хотелось бы здесь остаться. Но, если не выйдет, смотаюсь во Францию на заработки, — отвечал Трехмесячный.

Утро выдалось спокойное. Солдаты из караульной команды мирно толковали о своих делах. В забранное решеткой окно доносились голоса и смех солдат из механического взвода. Они подметали двор казармы. Офицеры в актовом зале играли в кости, составляя компанию дежурному лейтенанту.

— Я сдаю, — сказал Хоакин.

— Я пас, а ты как, Мурсиец?

— Я тоже.

— Значит, нет игры.

Хоакин, тасуя карты, поглядывал на стенные часы. Смотрел на них и капрал.

— Сейчас будет сигнал, бросай карты, — приказал капрал.

Они вскинули винтовки на плечо и, печатая шаг, направились менять посты.

Хоакин прохаживался от сторожевой будки до другого конца ворот. На тротуаре за оградой играла стайка ребятишек. Няни и служанки, присматривавшие за детьми, усевшись в кружок, чесали языки с шоферами.

Солнце раскаляло камни мостовой, голова под каской вспотела. Он провел рукой по лбу и снова зашагал туда-сюда.

На дворе казармы обучали новобранцев.

— Правой, левой, правой, левой! — надрывался сержант.

Стучали барабаны, заливались горны. Хоакин невольно напевал про себя мелодию сигнала к обеду:

— «Бери ложку, бери бак… Бери ложку, бери бак…»

По другую сторону ворот выстроилась длинная очередь женщин. Они подходили, здоровались друг с дружкой, ставили на землю банки и бидоны и прислонялись к стене, окружавшей казарму. Некоторые приходили с детьми на руках.

— Солдатик! Что сегодня у вас на обед? — спросила одна из женщин, поднимая большую пустую консервную банку.

— Не знаю, — ответил Хоакин.

Женщина снова отошла к стене.

— Он сам не знает, — пояснила она товаркам.