Анатолий Вилинович - Остап Бендер в Крыму

Они шли по улице с пальмами мимо двухэтажного белого дома, окна которого были открыты. У входной массивной двери висел флаг с полумесяцем. Это было турецкое консульство.

Ксенофонтов придержал Екатерину и кивком головы указал на представительство Турции.

— Вот они помогли бы мне, но что я им скажу, у меня нет для них веской причины.

После этих слов, идя к порту, Екатерина продолжала уговаривать своего любимого возвратиться с ней в Сухум. Но он решил остаться в Батуме. Пристроиться, поискать нужного проводника, а если и не найдет, то попытаться перейти границу самостоятельно.

— А деньги, деньги у тебя есть? — спрашивала его женщина.

— Я все же надеюсь, что ты отдашь мне свое бриллиантовое кольцо, Катрин, — просительно смотрел на нее Вадим.

— Может быть, — как-то загадочно сказала Екатерина. — Но у меня его-то с собой нет. Что же я, глупая, в наше время носить бриллианты.

— Да, в этом я с тобой согласен. Тем более, на твоей унизительной неблагодарной службе. Стелить постели, убирать каюты и прочее.

— Что ты подразумеваешь под словом «прочее»? — взглянула она непонимающе на Ксенофонтова.

— А то, что может быть, перебив постельку какому-то пассажиру, и ляжешь с ним рядом? — усмехнулся Вадим.

— Как ты смеешь, как ты смеешь!.. — возмутилась женщина и отвесила ему хлесткую пощечину.

Ксенофонтов потер покрасневшую щеку и тихо промолвил:

— Прости… я уже и сам не знаю, что говорю… — Вадим отвернулся и отошел к бачку с пристегнутой к табуретке щербатой кружкой. Он нацедил из крана теплой воды, сделал глоток и носовым платком утер, казалось, рот. Но Екатерина заметила, что он вытирал глаза, на которых выступили слезы. И от обиды, и от неудач, и от всего-всего, что его мучило долгое время.

Наблюдавший за ними старый аджарец подошел к нему и сказал сочувствующе с сильным местным акцентом:

— Прости, дорогой, я понимаю, что у тебя не ладится с женщиной. Я видел тебя на базаре, слышал твои желания. Теперь я вижу, что ты не тот, которого надо бояться. И ты действительно хочешь туда? — махнул он рукой в сторону выхода из батумского морского вокзальчика. — В Турцию?

Ксенофонтов тут же спрятал платок и с надеждой посмотрел на старика. Екатерина сидела в стороне и молчала, наблюдая за ними, слыша отдельные слова аджарца. Он говорил:

— Я могу тебе помочь, конечно. Но это стоит больших денег, дорогой. Идти туда, а потом обратно, понимаешь. Это очень опасное дело сейчас, дорогой, очень.

— Сколько, уважаемый человек, нужно денег? — придвинулся ближе к аджарцу Ксенофонтов.

— Зачем спрашиваешь сразу «сколько»? Ты скажи лучше, как ты можешь ходить по горам и твоя женщина?

— О, уважаемый человек, речь идет только обо мне. Женщина не пойдет за кордон. А что касается меня, то мне не привыкать, я служил в Крыму и много ходил по горным тропам.

— А-а, если так, дорогой, то это хорошо. А почему женщина твоя не пойдет?

— Не хочет. Она говорит, на какие деньги мы там жить будем.

— Она правильно говорит, очень правильно. Женщины помоложе могут пойти и ублажать, понимаешь… прости старика, дорогой… Ублажать богатого человека там… А она… Не обижайся, дорогой, таких там много, — критически взглянул он на Екатерину и бросил щепоть табака в рот. — Если речь будет идти о тебе одном, то еще вопрос, дорогой. Что ты понесешь туда? За границу?

— Что вы имеете в виду, уважаемый отец? — не понял Вадим.

— А то, что называется и у вас, и у нас контрабандой, понимаешь.

— Ничего не понесу, только себя. У меня ничего и нет.

— Э-э, — покачал головой старик, и хвост его тюрбана закачался в такт покачивания головы. — А вот скажи, там, в Турции, или еще дальше, у тебя родственники есть? Те, которые дадут тебе кусок хлеба?

— Нет, отец, таких у меня ни в Турции, ни дальше нет. Тех, которые уехали раньше, мне будет трудно разыскать. Разве что, вот одна… — Ксенофонтов вспомнил о графине Воронцовой-Дашковой, к которой он собирался обратиться от имени Екатерины, но промолчал. Так как совсем не представлял, где она проживает. Но, полагал он, конечно же, не в Турции.

— Да, совсем, совсем плохие твои дела, если так, — мотал свисающими с головы концами тюрбана аджарец. Он подошел к открытому окну, выплюнул жвачку, вернулся, все еще покачивая головой.

— Да, уважаемый человек, плохие мои дела, верно, — сочувствуя самому себе, выдохнул Вадим. — Но, все же, скажите, сколько надо заплатить, чтобы меня провели на ту сторону?

— Э-эх, дорогой, чтобы ты знал, то тысячи две, не меньше. Так как ты бедный человек, а с другого — много больше.