Ганс Леберт - Волчья шкура

Матрос ничего не ответил, язык его прилип к гортани, от ужаса пересохло во рту. Тюкнуть мне его сейчас? — подумал он. Тут же, на месте! Заодно с мопедом! Видит бог, у меня руки так и чешутся! Правда, толку от этого будет чуть.

— А я тебя видел, — сказал Хабергейер. — Я как раз шел по лесу и все примечал. — И вдруг (таинственным шепотом): — Волка хочу выследить! Вот и брожу там с утра до вечера.

Матрос, с трудом разжимая губы:

— Ну и хорошо! Теперь-то уж с нами ничего худого не случится.

— Ничего, — сказал Хабергейер, — я все время начеку. Вы только по бездорожью не шляйтесь. Вот и все!

Сейчас я его прикончу, думал матрос. Он уже сжал кулаки в карманах и сказал:

— Н-да, а то, глядишь, и на тот свет спровадят, как вашего друга Айстраха, к примеру.

Лицо у Хабергейера стало каменным.

— Я сейчас не о нем говорю.

А матрос:

— Я знаю. Вы говорите обо мне.

— Я говорю вообще, — отвечал Хабергейер.

Матрос вытащил кулаки из карманов. Но они были как ватные, бессильные, бесчувственные. Да, так тебе с ним не справиться, подумал он, придется отложить до другого раза.

Хабергейер завел свой мопед. Дымка загадочности вдруг подернула его взгляд. Он сделал вид, что собирается уехать, но еще раз глянул на матроса.

— Послушай-ка, — сказал он. — Мне пришла в голову недурная идейка! Ты мог бы сделаться бургомистром, хочешь? Конечно, тебя здесь не очень-то любят, ну да наплевать. У меня есть связи. Я уж сумею все устроить. Протащу твою кандидатуру.

Эта капля переполнила чашу. Матрос захохотал как безумный. Он хохотал все безнадежней, все громче, хохотал из последних сил.

А Хабергейер:

— Что ты смеешься? Я говорю серьезно.

А матрос:

— Я знаю. Потому и смеюсь.

— Ты, значит, не хочешь?

— Пет, благодарствуй, я не карьерист.

— Ну что ж, нет так нет. Была бы честь предложена.

Потом настало двенадцатое февраля, день, когда вахмистр Хабихт получил письмо с угрозами, Алоиз Хабергейер убил собаку, а Карамора повредился в уме.

В этот день погода все время менялась, солнце сверкало то сквозь снег, то сквозь завесу дождя; в сплошных серых тучах иногда вдруг разверзалась темно-голубая пропасть, резкий ветер без разбора перемешивал свет и тени.

Что-то такое случилось, подумал утром помощник жандарма Шобер. Надо посмотреть, в чем там дело. Он открыл дверь и вышел. Письмо, просунутое в дверную щель, шлепнулось на пол.

Шобер нагнулся и поднял его.

— Письмо! — крикнул он Хабихту. — Письмо без адреса.

А вахмистр (из заспанной тишины дома):

— Ладно! Положи его пока что на лестнице.

Шобер положил письмо на нижнюю ступеньку, надвинул шапку на лоб и вышел. За церковной башней сивый облачный конь встал на дыбы и перескочил через голубую пропасть. А письмо лежало на нижней ступеньке, еще запечатанное и едва различимое в тени, но, когда ветер ударял в окошко прихожей — как будто собирался взять дом приступом — и разгонял облачных коней, солнце на краткий миг проглядывало меж их развевающимися гривами и конверт в полутьме начинал светиться.

Незадолго до этого матрос решил пойти на хутор и наконец добиться ясности. Под громкий галоп небесных коней он, как парусник, плыл среди брызг, что летели из-под их копыт, и сначала причалил к «Грозди».

— Эй, хозяин, — сказал он Францу Биндеру (просунув голову в дверь ресторации), — заткните-ка пасть своему ящику, а то ничего не услышите.

Пивной бог встал, приглушил радио и милостиво повернулся к матросу.

А тот:

— Дайте-ка мне жареной свинины, кило или полтора. Только прошу, не такой жирной, как в прошлый раз, а то этим салом хоть сапоги смазывай.

Выходя, он столкнулся в подворотне с Гертой, которая нахально загородила ему дорогу.

— Вы что, один эту свинину будете жрать? — спросила она.

А он:

— Ага! Хотите, могу вас пригласить.

Она одарила его взглядом, в высшей степени непристойным.

— Что ж, повеселиться я не прочь.

А он (уже обходя ее):

— Тут я вам ни к чему. У вас и без меня хватает.

В это самое время Хабихт спустился по лестнице, поднял письмо, оглядел его, пожал плечами, потом достал перочинный ножик и с педантичной аккуратностью вскрыл конверт.

И — глаза у него полезли на лоб — ничего себе подарочек: карандашом на листке канцелярской бумаги (трепещущий луч света вдруг упал на него) злодей огромными печатными буквами вывел: