Себастьян Фолкс - И пели птицы...

— Роберт! — взвизгнула Элизабет, и он бросился к ней.

Упал на колени, прямо в кровь.

— Я не знаю, — простонала она. — Не знаю, должна я тужиться или нет. Забыла.

Роберт обвил ее рукой.

— Наверное, если тебе хочется тужиться, надо тужиться. Давай, милая, я с тобой. Давай, сейчас. Выталкивай его.

Еще одна страшная конвульсия пробила тело Элизабет, и Роберт увидел, как разделяется плоть между ее ногами. Оттуда хлынула кровь, потом в свете ламп гостиной показалась серая макушка — она пульсировала, проталкиваясь сквозь узкий выход из тела матери.

— Я вижу головку. Он выходит. Ты молодец, милая, ты просто молодец. Он почти здесь.

Пауза — Элизабет припала к софе, ожидая следующей схватки. Роберт взглянул на газеты под нею, одна была раскрыта на разделе «Новости». Все правильно, подумал он.

Дыхание у Элизабет перехватило, и Роберт перевел взгляд на пульсирующую, снова проталкивающуюся, требующую прохода макушку. Материнское тело словно раскололось, разделилось, пропуская ее, и появилась голова младенца, целиком, в подтеках крови и слизи; шея была плотно обхвачена плотью Элизабет.

— Давай, — сказал Роберт, — давай. Последний толчок — и всё.

— Не могу, — отозвалась Элизабет. — Надо дождаться схват…

Голос ее пресекся. Роберт склонился к Элизабет, поцеловал ее. Мокрые от пота пряди волос липли к ее щекам, она пыталась зарыться лицом в ситцевое сиденье софы.

Он сжал голову младенца ладонями.

— Не вытягивай его, — прохрипела Элизабет. — Проверь, нет на шее пуповины?

Роберт нежно, боясь еще сильней растянуть грозившую порваться плоть, провел пальцем по шее младенца.

— Все в порядке, — сказал он.

И тут Элизабет открыла глаза, и он увидел в них такую решимость, какой не встречал еще ни в одном человеческом лице. Она откинула голову назад, жилы на ее шее вздулись, проступив под кожей, как кости. Ее одичалые глаза напомнили Роберту лошадь, учуявшую наконец запах дома и потому закусившую удила: ничто на земле не способно было устоять против соединенной силы мышц, инстинкта и воли, которая несла ее к избранной цели.

Элизабет закричала. Роберт взглянул вниз — вслед за головкой показались плечи. Он склонился, взялся за них. Вот теперь можно и потянуть.

Плечи младенца выскальзывали из ладоней, но Роберт сжал их покрепче и ребенок вдруг вырвался на свободу, издав звук, с каким могла бы вылететь из бутылки огромная пробка. Хлынула кровь, дитя заскользило в ладонях Роберта и коротко пискнуло. Кожа у него была серая, покрытая на груди и спине чем-то беловатым, плотным и жирным. Роберт взглянул на вздувшуюся багровую пуповину, которая тянулась, захлестываясь петлями, между окровавленных ног Элизабет, потом на гениталии ребенка, разбухшие от материнских гормонов. Дунул ему в лицо. Ребенок закричал, отрывисто, с запинками. Мальчик.

Говорить Роберт не мог, но хотя бы сумел найти полотенце, пропитавшееся кровью меньше остальных, и завернуть в него дитя. И, обнеся этот сверток вокруг колен Элизабет, вложил его ей в руки. Она прижала ребенка к груди и присела на пятки, окруженная окровавленными газетами.

— Мальчик, — хрипло произнес Роберт.

— Знаю. Это… — она с трудом выговорила имя, — …Джон.

— Джон? Да, да… все правильно.

— Обещание, — сказала Элизабет. Слезы катились по ее лицу. — Обещание… данное моим дедом.

— Прекрасное имя, прекрасное.

Роберт снова опустился на колени рядом с Элизабет и мальчиком; обнял обоих рукой. Так они и сидели на полу, пока не услышали стук в дверь. Они обернулись. Женщина с чемоданчиком вошла в коттедж, а уж потом постучала по двери, потому что ее не услышали.

— Похоже, я запоздала, — с улыбкой сказала она. — Все живы-здоровы?

— Да, — выдохнула Элизабет и показала ей младенца.

— Прелестный, — сказала доктор. — Пуповину я сейчас перережу.

Она присела на корточки, взглянула на Роберта.

— Вам, наверное, лучше пойти подышать свежим воздухом.

— Да. Хорошо.

Он погладил Элизабет по голове и тронул пальцами щеку Джона.

Солнце уже взошло. Утро выдалось свежее и ясное, ошеломительно яркое после сумрака и страхов коттеджа.

Сдерживаться необходимости больше не было, и Роберт дышал протяжно, с натугой, почти рыдая, плечи его ходили ходуном.

Он прошел несколько шагов по саду, и тут его затопила радость.

Роберт ощущал, как она струится по рукам и ногам, макушка его, казалось, поползла куда-то, пульсируя, норовя отделиться от головы и взлететь. В груди ширилось чувство полета; дух рвался ввысь, границы тела не смогли удержать его, и он воспарил в небеса.