Себастьян Фолкс - И пели птицы...

— Я позвоню, — пообещал он, захлопывая за ней водительскую дверцу. Она кивнула и вывела машину в размазанный слезами мир, на бой с вечерним движением.

В четверг вечером Элизабет поехала в Туикнем навестить мать и, пока Франсуаза суетилась на кухне, поднялась на чердак, где стояло несколько набитых документами, фотографиями и книгами сундуков. Причину поисков она матери объяснять не стала, сказав, что ищет свой старый дневник.

Чердак был совсем низким, даже не выпрямишься во весь рост. Хорошо еще, что строители провели туда свет, позволивший Элизабет понять масштабы стоявшей перед ней задачи.

Пять кожаных и шесть черных металлических сундуков, плюс несколько картонных коробок, лишь немногие из которых были хоть как-то помечены. Судя по всему, заполнялись они как бог на душу положит: елочные украшения и старые настольные игры с потерянными фишками лежали вперемешку со связками писем и каких-то квитанций.

Элизабет начала с сундуков кожаных. Она и знать не знала, что ее мать была завзятой театралкой. Первый сундук содержал пачки программок из театров Вест-Энда и журналов с фотографиями актеров, которых Элизабет в последнее время видела по телевизору седыми, в характерных ролях, — здесь они представали игравшими в утренних спектаклях тридцатилетней давности: яркие, подведенные черным глаза, кружевные манжеты вокруг запястий, аккуратно подстриженные блестящие волосы.

В другом сундуке отыскалась коробка, надписанная: «СОБСТВЕННОСТЬ АЛЕКСА БЕНСОНА», она содержала самые разные документы, связанные с наследованием определенных прав и обязанностей. Ничего сулившего деньги среди них не наблюдалось, зато имелись не лишенные интереса долговые обязательства. Втайне от жены Алекс купил долю компании, располагавшейся в Ньюмаркете и занимавшейся перевозкой скаковых лошадей, а затем продал, покрыв таким образом часть своих долгов. Помимо этих бумаг, в сундуке хранились сваленные в беспорядке каталоги и письма компаний, которые он покупал, продавал или вкладывал в них средства, — находились они по большей части в Кении или в стране, которая называлась тогда Танганьикой. Общая черта у этих бумаг была только одна: отсутствие капитала и присутствие оптимизма, наводящего на мысли о поисках Эльдорадо. Последние по времени документы были связаны с Родезией и Южной Африкой.

В первом из металлических сундуков Элизабет обнаружила гимнастерку цвета хаки. Вытащила ее, подняла к свету. Сшитая из грубой саржи, гимнастерка была совсем как новая — ни единого пятнышка, аккуратно нашитые на рукав шевроны. Под ней лежала железная каска, пребывавшая в столь же исправном состоянии: почти не поцарапанная снаружи, с целехонькой тесьмой внутри. На дне сундука лежал кожаный письменный прибор, а в нем — неиспользованный блокнот и черно-белая фотография нескольких сидевших на передке бронетранспортера солдат в рубашках с короткими рукавами. На обороте значилось: «Тунис, 1943. Бесстрашная пятерка (Джарвис отсутствует)».

Не та война, не тот человек. После всего, что недавно видела Элизабет, после тех имен на огромной арке та же самая история повторилась спустя лет двадцать с небольшим. Если у нее родится мальчик, кто пообещает, что ему не придется тоже отдать несколько лет взрослой жизни этому адскому извращению?

Элизабет переползала на корточках вдоль стоявших в ряд металлических сундуков. Ближайший к ней содержал новую порцию хлама: ее старые игрушки и опять-таки счета и деловые письма, связанные с покупкой дома.

Некоторые из них Элизабет прочитала — тривиальные сами по себе, они тем не менее тронули ее. Столбики цифр — займы и проценты по ним, — отпечатанные на машинке на синем с красными полями долговом обязательстве и заверенные твердой, сделанной черными чернилами подписью, говорили о пустяковых по нынешним временам суммах, взятых под вполне милосердные проценты, но как устрашающе они должны были выглядеть в те давние годы, лишая должника душевного покоя. Элизабет прежде всего видела в них свидетельства жизни ее семьи, пусть непрочной, на грани распада, свидетельство заботы родителей, в первую очередь матери, о доме и ребенке, ее решимости сделать еще одно усилие для поправления дел. Не такие уж большие суммы, одолженные у какого-то общества взаимопомощи, означали, что мать, отказавшись от надежд на путешествия и облегчение собственной доли, принесла себя в жертву дочери. У Элизабет с трудом укладывалось в голове, что ее жизнь — результат самоотречения предыдущих поколений.