Себастьян Фолкс - И пели птицы...

Привычным путем возвращаясь на машине домой, за реку, она позволила себе поразвлечься мыслями о том, каково это — быть замужней женщиной. У здания начальной школы на Фулхем-роуд городские власти расширили тротуары так, что крупным машинам стало не проехать. Элизабет всегда проезжала здесь затаив дыхание, словно старалась уменьшить габариты своей машины, и осторожно проскальзывала между тумбами, уже побагровевшими от краски, содранной с автомобильных боков. Наверное, если бы она вышла замуж, машину водил бы муж. Вполне возможное дело, если судить по знакомым ей супружеским парам.

Когда Элизабет вошла в квартиру, был уже час ночи. Включив в гостиной свет, она увидела так и не разобранный чемодан. А пройдя на кухню, чтобы заварить себе чаю, сообразила, что, направляясь от станции метро домой, молоко она купить забыла. У раковины стояли чашка и тарелка, оставленные там два дня назад, когда она второпях уезжала в аэропорт.

Она вздохнула. Ну и ладно. Завтра суббота, можно будет спать, сколько душа попросит. Негромко включить радио и почитать в постели газету — отменить этот мирный ритуал будет некому.

Увы, утром все прошло не так гладко, как задумывалось. Во-первых, ей пришлось встать, одеться и сходить в магазин за молоком. А когда она снова устроилась в постели с газетой и чаем, ей два раза позвонили по телефону.

Зато потом наступил наконец час совершенного одиночества и покоя. Газета, как и многие другие, посвятила передовицу шестидесятой годовщине Перемирия 1918 года [11] Первое компьенское перемирие, заключенное 11 ноября 1918 года Антантой и Германией, положило конец военным действиям Первой мировой. . Кроме того, в газете были напечатаны интервью с ветеранами и комментарии историков. Элизабет читала их, и у нее опускались руки: тема войны представлялась ей слишком обширной, слишком переполненной смыслами и слишком далекой, чтобы разобраться в ней с наскока. И все же что-то в этой теме тронуло Элизабет за душу.

После полудня она поехала в Туикнем. Главный бухгалтер посоветовал ей купить за счет компании большую машину. Сказал, что это произведет хорошее впечатление на клиентов и поможет, как он выразился, «оптимизировать налоги». Элизабет купила сверкающий лаком шведский седан, набиравший скорость рывками и обладавший склонностью не заводиться.

— Ты слишком много работаешь, вот в чем твоя беда, — сказала ей мать, наливая чай из чайника, украшенного красными розочками, которые цвели, чего в природе не наблюдается, на побегах жимолости.

Шестидесятипятилетняя Франсуаза была миловидной женщиной с мягким, слегка увядшим лицом с ямочками; пудру она по близорукости накладывала неровно, и та пятнами лежала на скулах. Впрочем, облик Франсуазы сохранил и определенную величавость, создаваемую осанкой и печальным светом в синих глазах. И хотя седина выдавала ее возраст, волосы надо лбом Франсуазы еще оставались белокурыми, а лицо с гладкой, лишь кое-где тронутой неглубокими морщинами кожей легко позволяло догадаться, какой она была не только в молодости, но и в детстве.

Элизабет улыбнулась и вытянула ноги к огню. Их с матерью разговоры обычно шли по наезженной колее, но лишь до определенной точки. Естественно, Франсуазе хотелось, чтобы ее дочь была счастлива, чтобы не выглядела, навещая мать, такой усталой, однако она в отличие от Линдси не считала замужество лучшим способом достиженияэтих целей. Сама она была замужем за крепко пившим мужчиной по имени Алек Бенсон, сильно огорчившимся, когда вместо сына у него родилась дочь, и вскоре после этого сбежавшим в Африку — в погоне за женщиной, с которой познакомился в Лондоне. Время от времени он возвращался, и Франсуаза всякий раз терпеливо принимала беглеца — больше ему жить было негде. Она все еще любила его, но для дочери желала избранника получше.

На буфете в гостиной стояла фотография — трехлетняя Элизабет на руках у бабушки. Семейное предание гласило, что бабушка «обожала» внучку. Элизабет немного расстраивало, что она не сохранила о старушке никаких воспоминаний — бабушка умерла через год после того, как был сделан снимок. Снимок не оставлял сомнений в том, что она во внучке души не чает, и в этой не получившей ответа любви Элизабет чудилось нечто призрачное, тревожащее.

— Я читала сегодня статью о годовщине Перемирия, — сказала она Франсуазе, проследившей направление ее взгляда.

— Да, о нем все газеты пишут, верно?

Элизабет кивнула. Если о бабушке ей было известно немногое, то о дедушке и того меньше. Мать упоминала иногда «ту страшную войну», однако Элизабет пропускала эти слова мимо ушей. А в результате дошло до того, что ей стало неудобно расспрашивать о нем, потому что вопросы обнаружили бы степень ее неведения. Но что-то прочитанное сегодня о войне задело Элизабет за живое, коснулось глубинных тревог и скрытого любопытства, окрашивавших ее отношение и к собственной жизни, и к решениям, которые она принимала.