Кристофер Мур - Агнец

— Ну и вот. Это, наверное, и есть «как бы человек».

— Ладно. — Джошуа поднялся на ноги и оглядел Мохнатого Громилу.

Мохнатый Громила выпрямился и осмотрел Джошуа, наклоняя голову то вправо, то влево.

Джош улыбнулся.

Мохнатый Громила в ответ улыбнулся тоже. Черные губы, очень длинные острые резцы.

— Большие зубки, — сказал я. — Очень большие зубки.

Джошуа протянул существу руку. Существо вытянуло свою, а потом весьма бережно утопило ручонку Мессии в своей огромной лапе… и дернуло Джоша с места, сграбастало его в медвежьих объятиях и прижало к себе так, что блаженные глаза моего друга полезли из орбит.

— На пом… — пискнул Джошуа.

Длинным синим языком существо лизнуло его в макушку.

— Ты ему нравишься, — сказал я.

— Он меня пробует, — ответил Джош.

Я вспомнил, как бесстрашно друг мой дергал за хвост демона Цапа, как сталкивался со множеством опасностей и не терял ни капли самообладания. Вспомнил обо всех случаях, когда он меня спасал — как от врагов, так и от меня самого, — подумал о доброте в глазах его, что глубже моря, и сказал:

— Не-а. Ты ему нравишься. — Тут я решил поговорить на другом языке: может, так существо меня лучше поймет. — Нам же Джошуа нравится, правда? Нра-авится, нравится. Мы любим насево масеньково Дзё-сюя. Ой как он нам нла-авится… — Сюсюканье — язык универсальный. Слова везде разные, а звук и значение — одинаковые.

Существо ткнуло Джоша носом себе в шею, а потом опять лизнуло в голову, оставив на скальпе моего друга жаркий след зеленой от чая слюны.

— Бе-ээ, — поморщился Джош. — Что это вообще такое?

— Это йети, — раздался у меня за спиной голос Гас-пара, которого наш гомон, видимо, тоже вывел из транса. — Омерзительный снежный человек.

— Так вот что бывает, если еть овец! — воскликнул я.

— Это не мерзость, — поправил Джош. — Это омерзение. — Йети лизнул его в щеку, и Джош попытался его оттолкнуть, а у Гаспара спросил: — Я в опасности?

Гаспар пожал плечами:

— Обладает ли пес природой Будды?

— Гаспар, я тебя умоляю. Это вопрос практического применения, а не духовного роста.

Йети вздохнул и снова лизнул Джоша в щеку. Язык у существа наверняка был шершавым, точно у кошки, поскольку щека моего друга сразу порозовела.

— Подставь ему другую, Джош, — посоветовал я. — Пускай и ту натрет.

— Надо будет запомнить. Гаспар, он меня покалечит?

— Не знаю. До сих пор никто к нему так близко не подбирался. Обычно он приходит, когда мы в трансе, и уволакивает всю еду. Хорошо, если мы вообще его углядеть успеваем.

— Поставь меня, пожалуйста, на место, — попросил Джош. — Опусти меня на землю.

Йети поставил Джоша на ноги. К этому времени монахи один за другим уже начали выходить из транса. Номер Семнадцать, увидев йети так близко, завизжал, словно белочка на сковородке. Йети пригнулся и оскалился.

— Хватит! — рявкнул Джошуа. — Ты его пугаешь.

— Дайте ему рису, — сказал Гаспар.

Я взял разогретую трубку и протянул ее йети. Тот отколупнул крышку и принялся выгребать рис длинным пальцем, слизывая рисинки, как разбегающихся термитов. Джошуа тем временем отступил поближе к Гаспару.

— Вы за этим сюда и ходите? И носите такую прорву еды?

Гаспар кивнул.

— Он — последний в своем роде. Ему никто не поможет собирать пищу. Не с кем поговорить.

— Но что он такое? Что такое йети?

— Нам нравится считать его даром. Он — видение одной из многих жизней, что мог бы прожить человек до того, как достигнет нирваны. Мы верим, что он настолько близок к совершенному существу, насколько это вообще на нашем плане бытия возможно.

— Откуда ты знаешь, что он единственный?

— Он мне сказал.

— Он разговаривает?

— Нет, поет. Подожди.

Мы смотрели, как йети ест; каждый монах подходил по очереди и ставил перед существом свои трубки риса и чая. Йети лишь время от времени отрывался от еды и поглядывал так, словно вся его вселенная собиралась в этих бамбуковых вместилищах риса. Однако я видел, что его льдисто-голубые глаза подсчитывают, прикидывают, делят на порции запасы, что мы принесли.

— Где он живет? — спросил я Гаспара.

— Мы не знаем. Наверное, где-то в пещере. Он никогда нас туда не водил, и мы ее не ищем.

Как только всю еду выставили перед существом, Гаспар дал монахам сигнал, и те начали отступать из-под карниза на снег, на ходу кланяясь йети.

— Нам пора идти, — сказал Гаспар. — Ему не хочется нашего общества.

Мы с Джошем последовали за остальными по тропе, которую они вновь протаптывали домой. Йети смотрел, как мы уходим, — я несколько раз оглядывался, а он продолжал смотреть нам вслед, пока мы не удалились настолько, что он превратился в силуэт на белом заднике горы. Когда мы наконец вышли из ущелья и даже огромный скальный козырек скрылся из виду, до нас донеслась песня йети. Ничто — ни дудение в бараний рог на родине, ни боевые кличи разбойников, ни пение плакальщиков, — ничто слышанное прежде не пронзало столь глубоко. Высокий вой, он замирал и пульсировал, будто приглушенное биение сердца, и разносился по всему ущелью. Йети мог держать эти резкие ноты намного дольше, чем дыхание позволяло обычному человеку. Впечатление было такое, словно мне в глотку опорожняют огромный бочонок печали. Я уже думал, что рухну или лопну от горя. То был плач тысяч голодных детей, десяти тысяч вдов, выдирающих себе волосы над могилами мужей, хор ангелов, поющий последнюю панихиду в день смерти Бога. Я закрыл руками уши и пал на колени в снег. Потом взглянул на Джошуа — у того тоже по щекам текли слезы. Остальные монахи съежились, будто стараясь уберечься от града. Гаспар морщился, глядя на нас, и я видел теперь, что он и впрямь — глубокий старик. Может, и не такой старый, как Валтасар, но тень страданий пала и на его лицо.