Гюнтер Грасс - Кошки-мышки

А мышь? Она дремала, впав в зимнюю спячку посреди июня. Притаилась под теплым покровом, прибавила в весе. Нет, судьба и автор не похерили ее, как это сделал Расин с крысой на собственном гербе, оставив только лебедя. Мышь продолжала исполнять свою геральдическую роль, даже в спячке подавая признаки жизни, когда Мальке делал глотательные движения, а глотать Великому Мальке время от времени приходилось, сколь высока ни была его награда.

Как он выглядел? Я уже сказал, что от фронтовой жизни ты чуток прибавил в теле — эдак на толщину двух промокашек, не больше. Как все танкисты, ты носил сборную, будто наворованную отовсюду форму: серые брюки с напуском прикрывали голенища начищенных до блеска черных сапог. Черная танкистская куртка шла тебе, только она была узка в подмышках и морщинила — тебе даже приходилось оттопыривать локти, — отчего ты казался худощавым, несмотря на пару килограммов добавившегося веса. На куртке ни одной награды. А ведь ты имел два креста и еще что-то, но обошелся без нагрудного знака «За ранение»: заступничество Девы Марии делало тебя пуленепробиваемым. Из-под потрескавшегося ремня с небрежно надраенной пряжкой куртка высовывалась лишь на ладонь: танкистские куртки были такими короткими, что их прозвали «обезьянами». Если ремень благодаря сдвинутому назад, на самые ягодицы пистолету пытался хоть немного сбить и покосить твою слишком напряженную ровную стойку, то серая пилотка сидела на голове прямо, а не по тогдашней и нынешней моде — наискосок вправо, а ее складка напоминала о твоей тяге к симметрии и о прямом проборе, который ты носил, когда был гимназистом и ныряльщиком и говорил, что хочешь стать клоуном. Теперь ты лишился прежней прически, делавшей тебя похожим на Спасителя до того, как железяка излечила твое горло от хронической чесотки. Теперь ты сменил ее, или тебя заставили сменить, на дурацкий «ежик» длиной со спичку; такие «ежики» раньше украшали новобранцев, а теперь они в моде у интеллектуалов, курящих трубку. Но физиономия сохранила выражение лика Спасителя, а имперский орел на пилотке раскинул над твоим лбом крылья, будто голубь Духа Святого. Тонкая, чувствительная к солнцу кожа. Угри на мясистом носу. Верхние веки с красными прожилочками полуприкрыты. Когда я, запыхавшийся, возник перед тобой, загородив от тебя чучело кошки в стеклянной витрине, ты едва поднял глаза.

Попытка пошутить: «Здравия желаю, унтер-офицер Мальке!» Шутка не удалась: «Жду Клозе. Он ведет где-то урок математики».

«Вот уж он обрадуется».

«Хочу переговорить с ним насчет моего выступления».

«В актовый зал заглядывал?»

«Выступление продумано, каждое слово».

«Видел уборщиц? Они там скамейки намывают».

«Я потом зайду вместе с Клозе, обсудим расстановку стульев на подиуме».

«Уж он обрадуется».

«Попрошу не представлять меня и обойтись без вступительного слова».

«Хочешь, чтобы Малленбрандт?..»

«Пусть педель объявит выступление, и баста».

«Уж он обрадуется».

«Предложу, чтобы на выступление собрали только учеников от шестого класса и старше».

«Клозе знает, что ты его здесь ждешь?»

«Фройляйн Хершинг из секретариата ему сообщила».

«Уж он обрадуется».

«Выступление будет кратким и содержательным».

«Слушай, как это тебе удалось за такой короткий срок?»

«Терпение, дорогой Пиленц, в моем выступлении будут затронуты и освещены все проблемы, связанные с наградой».

Звонок запрыгал с этажа на этаж, заканчивая уроки во всех классах гимназии. Мальке широко открыл оба глаза. Редкие ресницы топорщились, он делал вид, будто стоит свободно, однако на самом деле весь напружинился, словно для прыжка. Чувствуя спиной какое-то беспокойство, я обернулся к стеклянной витрине. Кошка была скорее не серой, а черной, но с белыми лапами; она кралась в нашу сторону, демонстрируя белый воротничок. Чучела кошек умеют красться натуральнее, чем живые кошки. На картонной табличке виднелась аккуратная надпись «кошка домашняя». После звонка наступила тишина, мышка ожила, и кошка стала красться все более и более явственно, поэтому, обращаясь к окну, я сначала отпустил какую-то шутку, потом заговорил о его матери и тетке, а дальше — для поддержки — об отце, отцовском локомотиве, о гибели отца под Диршау, о посмертном награждении отца медалью «За отвагу»: «Если бы отец был жив, он бы порадовался за тебя».

Не успел я толком поговорить об отце и отвадить кошку от мышки, как рядом с нами раздался звучный голос оберштудиенрата. Клозе не поздравил Мальке, не обратился к нему как к унтер-офицеру или кавалеру таких и сяких наград, не сказал: «Господин Мальке, я искренне рад за вас!», а лишь мимоходом — предварительно с подчеркнутым интересом расспросив меня о том, как мне служилось, и о пейзажных красотах Тухельской пустоши, родины Лёнса — произнес несколько расчетливых фраз куда-то поверх пилотки: «Вот видите, Мальке, вы все же сумели добиться успеха. Вы уже навестили школу Хорста Весселя? Мой дорогой коллега, господин штудиендиректор доктор Вендт, будет рад. Разумеется, вы не преминете выступить перед бывшими соучениками с небольшой речью, чтобы укрепить их веру в силу нашего оружия. Пройдемте на минутку в мой кабинет».