Айрис Мэрдок - Дикая роза

— Двадцать пять лет что-нибудь да значат. Даже очень, очень много значат, — сказала она резко.

— Будьте со мной проще, Эмма. Помогите мне. А то я пришел к вам и выгляжу дурак дураком. Проявите немножко милосердия. — Он часто говорил ей это в прежние дни.

Она покачала головой.

— Дурак дураком — это у вас от бога, мой милый. А что до простоты — куда уж проще. Честь спасена. Любопытство насытилось. Пора домой, Хью.

— Но завтра вы приедете?

— Ни в коем случае. Ни завтра, ни послезавтра, вообще никогда.

— Эмма! — Хью поднялся. — Нельзя так. Если вы не собирались проявить ко мне снисхождения, не надо было меня принимать. Я должен ещё с вами увидеться. Я настаиваю.

Эмма смотрела на него снизу вверх, как жаба, втянув голову в плечи.

— Да, — сказала она, — я вас помню. Помню эту трогательную интонацию обиженного ребенка. Весь мир обязан проявлять снисхождение к Хью Перонетту. Но мне не так уж хотелось вас видеть, это была ваша идея. Я вполне довольна и без того. У меня есть все, что мне нужно. Есть моя счастливая семейка. Что же касается «настаиваю», то вы прекрасно понимаете, что настаивать в вашем положении смешно.

— Я не знаю, что вы называете своей счастливой семейкой, но я знаю, что вы со мной обходитесь умышленно жестоко.

— Вы умышленно жестоко обошлись со мной.

Он посмотрел на её холодное лицо, и руки его слабо шевельнулись, отметая этот приговор. Он остро ощущал всю его несправедливость. Если кто жесток, так она. И ещё он чувствовал, что эти слова, эти пикировки — все уже было когда-то.

— Ну, если вы просто хотите меня наказать… но едва ли… после стольких лет. Во всяком случае, вы можете сделать это более основательно, если будете чаще со мной видеться.

Эмма засмеялась.

— Вы до сих пор способны удивить меня внезапными проблесками ума! Кстати, я не отказывалась с вами видеться. Я только отказалась приехать к вам.

— Значит, вы согласны видеться со мной… например, здесь?

— Не «например». Именно здесь. Но я ещё не уверена. Я подумаю. А теперь вам пора уходить.

— Но мне захочется говорить с вами… как следует. Захочется говорить… наедине.

— Неужели нельзя без обиняков? Мне пришлось принять Рэндла в свое семейство, пришлось впустить его сюда. И получилось отлично.

— Я ещё не уверен, что жажду быть… принятым… в ваше семейство. Это…

— А вам этого и не предлагают.

Да, то была прежняя любовь и прежняя боль. Он забыл, до какой степени был некогда её рабом. Он спросил смиренно:

— Когда мне можно прийти?

— Я ещё подумаю, захочу ли опять вас увидеть. Может быть, я решу, что это ни к чему.

— И на Бромтон-сквер не приедете?

— Нет. — Потом вдруг спросила: — А в Грэйхеллок вы меня свозите, если я попрошу?

Хью был поражен, обрадован.

— Конечно, с удовольствием. — И тут же почувствовал, что этой своей готовностью предает Энн. Нельзя допустить, чтобы покинутая Энн предстала перед холодным, любопытным взором покровительницы Рэндла. Ему даже почудилось, что, если он привезет Эмму в Грэйхеллок, она там, чего доброго, всех заколдует. Как-никак обитатели Грэйхеллока, сколько их ещё осталось, — это _его_ семья.

— Об этом я тоже подумаю, — сказала Эмма. — А теперь уходите. Я вас уже сколько раз просила уйти, а вы не слушаетесь. В любую минуту дети вернутся.

Он подошел к ней. Ему хотелось перед уходом высечь из неё хоть искру тепла, ибо у него сложилось впечатление, которое ещё предстояло обдумать, что она, как ни скрывала это, хоть немножко да была рада с ним увидеться.

Она сказала:

— В конце концов, это вам я обязана тем, что обратилась за утешением к искусству. — И смех её прозвучал теперь более нервно.

Подняв брови, она смотрела, как он медленно и неловко опускается на колени возле её кресла. А он, молча глядя на нее, опять, как и входя в эту комнату, испытал поразительное чувство, точно существование её рождает одиночество, но теперь это было одиночество, где пребывала только она. А он отсутствовал. Несомненно, то была любовь. Не сводя с неё глаз, он потянулся к её руке.

Она глубоко перевела дух. Потом прошептала, словно боясь, как бы кто-нибудь, даже она сама, не услышал:

— Ох, надо было вам тогда быть храбрее. Ведь верно? Верно?

Он ответил «да» от полноты сердца, не в силах больше смотреть на нее. Поднес к губам её сухую, темную, костлявую руку. От руки так сильно пахло никотином, что он не удержался — вдохнул этот запах, упиваясь воспоминаниями, и только потом поцеловал её.