Алексей Притуляк - Лобовой удар

Идя сзади, след в след, он, любопытства ради, качнулся в сторону и вытянул руку в дождь. Но дождь, словно предвидя его детскую выходку, тут же изменил направление, и ни одной капли не упало на подставленную ладонь.

«Тоже как‑то не очень, однако, — подумал Иван Фёдорович. — Вроде как перебор».

И тут же укорил себя за привередливость: «И правда, не угодишь на нас: и так не сяк, и этак об косяк. Трудно ему с нами, ох трудно! Не хотел бы я быть богом».

Молча и как‑то незаметно, минут за двадцать, дошли они до перекрёстка, где выходила тропа на неширокую просёлочную дорогу, посыпанную гравием и оттого только не увязшую в грязи.

Тут Бог остановился, повернулся к Ивану Фёдоровичу, развёл руками.

— Вот, — сказал он. — Твой перекрёсток. Дальше — сам.

— А куда идти‑то? — струхнул Иван Фёдорович, неуютно оглядываясь по сторонам и представляя, с какой радостью гроза наконец‑то примет его в свои объятия. Не было видно по сторонам ни зги — только кусок дороги, а дальше — сплошной стеной стоял дождь.

— Так прямо же, — улыбнулся Господь. — Всё прямо и прямо. Пока не придёшь.

— Куда?

— Откуда ж я знаю, куда ты хочешь. Ты как дитя, право слово. Полжизни прошёл, а доселе не определился, куда идёшь.

— Прости, — понурился Иван Фёдорович.

— Бог простит, — пошутил Господь. И показал налево: — Если дальше хочешь идти, то тебе туда. А если обратно решил, то, — кивнул направо, — в эту сторону шагай.

— А можно — обратно‑то?

— Ох… — вздохнул Бог. — Уйду я от вас. Насовсем. Живите как знаете.

— Прости, — заторопился Иван Фёдорович. — Я ж первый раз в такой ситуации. Ты ж, поди, тоже не всегда… ну, это…

— Да ладно, — отмахнулся Господь. — Ступай, в общем.

— Ага, — кивнул Иван Фёдорович. — Только ты это… не оставляй меня, а? Ну, в смысле, хоть иногда направляй, куда следует. Я ведь не очень чтобы… В смысле, с горяча‑то могу такого навертеть… Ну, ты знаешь.

— Угу, — улыбнулся Бог.

— Не оставляй! — попросил Иван Фёдорович, боясь, что Господь в ироническом смысле улыбнулся. — А то, может, правда, приходи к нам, на Гривку? Посидим с удочками. Я тебя с Аркадьичем познакомлю. Покалякаем о том, о сём. А? Ну? Третьим будешь?

— Где двое или трое соберутся во имя моё, там и я среди них, — улыбнулся Бог.

— Ага. Ну, лады!

Иван Фёдорович поколебался немного, протянуть ли Господу руку. Но как‑то неправильно это выходило — по — простому слишком, земно. Дёрнулся было хлопнуть по плечу, да вовремя остановился — ещё того лучше, совсем сбрендил!.. Наконец, так и не решившись, подумал сказать простое человеческое «Ну, бывай, что ли!», но язык почему‑то сам, против воли хозяина, молвил:

— Благослови, Господи.

И вдруг перехватило дыхание, голова склонилась, и что‑то горячее и живое разлилось по сердцу, когда персты Его коснулись чела. Душа, видать, возвращалась в свою обитель.

— Благ будь, человече, — донеслось будто издалека.

Иван Фёдорович закашлялся, выпучив глаза — едва не поперхнулся карамелькой «Фруктовый микс». Ударил по тормозам. И вовремя. Потому что уже загорелся красный. А на перекрёстке вдруг, суматошно взвизгнув покрышками, вылетел на встречную мордатый «Ленд Крузер», извернулся, вывернулся, захрипел, царапая бампером мокрый асфальт, намереваясь превратиться в жука, завалившегося на спину и не могущего подняться…

Кузнечики надрывались в лугах так, что казалось, где‑то поблизости работает косилка. В подобравшейся к затону притихшей роще, как певчие на клиросе, начинали вечернюю распевку дрозды. Ветерок игрался с дымом костра, подмешивал к его душноватой горечи медовую накипь с клевера. Жадных до крови комаров ещё не было — не повылазили ещё.

Уха поспевала. Уже и рыбьи души, освобождённые от бренных и мокрых тел своих, вернулись в затон, одухотворили смётанную икру — изготовились продолжать кармическую круговерть.

Водка, заначенная в реке, у бережка, почуяла расправу, похолодела от ужаса. Гремели посудой, доставая миски — кружки; кромсали крупными ломтями хлеб, высвобождали из забутовки огурчики — помидорчики, снаряжали чайник, сглатывали слюну.

— А ты чего это? — удивился Пётр Аркадьевич, кивнув на третью кружку, выставленную на скатёрку.

Но Иван Фёдорович смутился почему‑то, ничего не ответил. Он только улыбался странно да, пока доходила ушица, всё поглядывал в луга — не появится ли на горизонте неторопкий силуэт с посохом в руках.