Юрий Герт - Ночь предопределений

Он подумал вдруг… Нет, не о Сераковском, лишь по привычке зацепил его краем, чтоб вернуться — потом, потом… И не о статистике, тоже мелькнувшем на секунду, в его пропыленных, белых сапогах, с протянутой для пожатия странно вывернутой левой рукой… Он подумал вдруг о Наташе, о тетрадях, сложенных в аккуратную стопку на ее столе, об ученических дневниках, поурочных планах, над которыми засиживалась она до полуночи с нагонявшим на него тоску усердием. В сравнении с той жизнью, которой жил он сам, все это представлялось ему мелким, незначительным, порою просто жалким. Страсти, разгоравшиеся на школьных педсоветах, волнения по поводу какой-нибудь двойки… Однажды он сказал ей об этом: на что она разменивает себя, день за днем? Да пропади все оно пропадом! Она обиделась. Не обиделась — оскорбилась. По тому, как она медленно, с трудом выговаривала слова, он ощутил, что причинил ей настоящую боль. «Как ты не понимаешь, — сказала она, глядя вниз и стыдясь — не за себя, это бы еще ничего, а за его неосторожность, нечуткость, за его ребяческий, сосредоточенный на себе эгоизм, за его ограниченность, в конце концов, — как ты не понимаешь… У каждого человека есть собственное достоинство. И пускай я маленький человек, и то, что я делаю, — маленькое дело… Все равно, я должна делать его так, чтобы никто не мог меня ни в чем упрекнуть».

Достоинство! — подумал он. — Собственное достоинство!.. Собственное!.. Собственное достоинство! — Он повторил несколько раз эти слова, с каждым разом как бы нащупывая в них новую сердцевину, новый смысл. — И даже в те времена, когда можно было все купить, все продать, все растоптать, забить в землю, все отнять, всего лишить, со всем заставить расстаться, — у человека нельзя было отнять, нельзя было лишить его одного — собственного достоинства! Силой — нельзя; это не вещь, не рука или нога, это как душа, как мозг или сердце, без этого не живут, без этого нет человека, без этого ты — труп, только труп, всего-навсего труп…

Ах, как она это сказала!.. — подумал он. — Как сказала!.. Он тогда мгновенно почувствовал себя перед ней дураком. Ничтожеством. Недоучкой…

— Вы забыли, — сказал он, садясь и нашаривая ногами сандалеты, — забыли… — Феликс засунул ногу поглубже под кровать. Черт подери, и надо же было зашвырнуть их бог знает куда…

— Что же мы забыли?.. — переспросил его Карцев.

— Забыли, — повторил Феликс. — В первую очередь, о голландском мальчике, тут вы напутали. Мальчик-то ведь на самом деле город спас, и ему — только не помню где, кажется, в том же именно городе — поставили памятник… — Он сунул, наконец, ноги в сандалеты, встал и с наслаждением затягивая паузу, затягивая, так сказать, у Карцева чувство припертости к стенке, закурил, все из той же кубинской пачки. — Ну да бог с ними, с голландцами, — великодушно простил он Карцеву его забывчивость. — Печальней другое. Вы забываете о чувстве собственного достоинства…

— Как, как? — переспросил Карцев, словно недослышав. — О чувстве…

— Да, — сказал Феликс, — о чувстве собственного достоинства. — Он стоял перед ним голый, в мятых трусах, и было как-то нелепо, комично — в таком виде говорить о чувстве собственного достоинства, он это понимал… Но это его не смущало. — О зарплате вы не забыли. О престиже. Обо всем остальном. Забыли малость. Самую-самую малость. Пустячок… — «Сейчас я ему врежу», — с веселой злостью подумал он не своим словом, а как бы подсказанным Сергеем, из его лексикона, из лексикона тех, кому сегодня двадцать, от силы двадцать пять, и оттого, быть может, опалившая его злость показалась Феликсу не только веселой, а еще и молодой, всесокрушающей злостью, исполненной веры и правоты.

Сейчас, подумал он, торопливо затягиваясь, сейчас… И что-то было, должно быть, не только в нем самом, но и в его лице, отчего Сергей смотрел на него удивленным, восторженным взглядом, а Спиридонов развел руки в стороны, как это делают, растягивая гармошку или готовясь к аплодисментам.

Уф, — сказал он себе, — ну, в конце-то концов… В конце-то концов — не хватит ли забавляться?.. Словесные дуэли с Карцевым, сеансы гипноза, купанье с девочками — какое это имеет отношение к тому, зачем я сюда приехал? В том числе и Статистик (он именно так, с заглавной буквы, мысленно изобразил это слово). В конце-то концов?.. Это уже перебор, перенасыщенность сюжета боковыми линиями, да и сам по себе он становится несколько монотонным, в этом бы месте нужна какая-нибудь интермедия, междувброшенное действо — шутейное, с пастушками и пастушками на пуантах, в белых чулках… Но есть, тем не менее, хочется, несмотря на зной, — подумал Феликс. Своры истощают энергию. Споры, треп. На треп и уходит вся энергия. Треп и треп…