Юрий Герт - Ночь предопределений

На остановке было довольно темно, и народ — кто выходит, кто входит, кто ждет свой автобус, троллейбус… Драка была неминуема. Еще никто бы не успел ничего понять, разобраться, я уже не говорю, что там вышло бы, когда разобрались, кто и какую сторону бы принял, и что получилось бы дальше… Но я ее вдруг очень отчетливо себе представил, эту драку. И как мы, вцепясь друг в друга, катаемся в грязи — была осень, шли дожди, все развезло… Он был, наверное, сильнее меня, но в тот миг я знал, что убью его или задушу. Я это совершенно честно вам говорю — я его не боялся, я его ненавидел так, что не мог чувствовать страха, я одно чувствовал — что должен его убить…

Феликс затянулся и продолжал, глядя в днище лодки:

— Но что же я сделал на самом деле?.. Я сбежал. Элементарно, не в каком-то переносном или фигуральным смысле, а самым явным образом. Когда он спрыгнул с подножки и рванулся за нами, девочка потянула меня в толпу и потом побежала — прочь от остановки, в темноту, и я за нею, не выпуская вцепившейся в меня ручонки… Вначале, когда она кинулась от автобуса, было мгновение — я остановился. Он меня или я его — не важно, важно, чтоб лицо в лицо, чтоб не бегство, не позор. Но тут мне представилось: хрипы, грязь, кровь, милицейские свистки, допрос в отделении — в конце-то концов я чувствовал, что не убил бы его, это так говорится… Но все это на глазах у толпы, а главное — у нее, этой девчушки, эта бессмысленная жестокая драка… Так я представил это себе — и пошел, а потом побежал — за нею, с нею вместе…

— И что же после?..

— Ничего. На другой день я обо всем рассказал Наташе, своей жене. Она меня выслушала и назвала трусом. Я пытался ей что-то объяснить, и зря. Чем больше я объяснял, тем больше походило, что я оправдываюсь. Бывают обстоятельства, сказала она, когда нельзя думать, что из этого получится. Когда надо просто драться, чтобы сохранить себя… Свое «я»… Главное, без чего тебя уже как бы и нет… Но ты струсил, — так она сказала.

…Что после? Я несколько вечеров подряд искал этого человека. Садился в автобусы нашего маршрута, подолгу выстаивал на остановках, ждал, что увижу его наконец… Я его не увидел, не нашел. Зато мне казалось, что все в автобусе, особенно те, кто сходит у нас в микрорайоне, все видели и знают о моем позоре. Я чувствовал себя подонком… Только дело тут не в этом приключении. Не только в нем. Началось все раньше, гораздо раньше…

Айгуль сидела, вся как-то сникнув, съежившись, и молча водила пальцем по ржавой уключине. Расстояние между ними оставалось прежним, но Феликсу казалось, оно выросло, отодвинуло их друг от друга.

Ага, подумал он с сожалением, но и со злорадством тоже, и больше все-таки со злорадством, вот вам и ваш пан Зигмунт… Пан Зигмунт, который, сверкая пятками, сбегает из автобуса… Что поделаешь, айналайн, это правда…

— Вы спросили у меня — там, на скале, — отчего мне не пишется. Как вам сказать… Иногда мне кажется, что все деле в том, что нужно… совершенно необходимо… чтобы в тебе самом было хоть что-нибудь от человека, о котором ты пишешь. Хотя бы чуть-чуть, самая малость. Понимаете?.. И если этого нет, тут не выручит никакое воображение. Все равно будет фальшь и фальшь…

Впрочем, нет худа без добра. После этой истории я как бы заново вгляделся в себя и понял, что на самом деле я вовсе не то, не такой, каким себе казался, да, может быть, каким кажусь со стороны. А главное — я понял вдруг, что до сих пор так же, со стороны смотрел на тех, о ком собирался писать. И тут не важно, что здесь я увидел труса, увильнувшего от уличной драки, а там видел выкованных из металла рыцарей, героев, которые не дрогнув поднимаются на эшафот и при этом бросают потомкам какую-нибудь крылатую фразу… Важно, что это был и в том, и в другом случае взгляд со стороны. Для меня главным сделалось — понять, что они чувствовали прежде, чем решиться… И потом, когда все-таки решались…

Он говорил, отчасти додумывая вслух ту мысль, которая мучила его последние месяцы, а отчасти — чтобы кое-как смягчить, загладить впечатление от своего рассказа. Она не слушала, не поднимала на него глаз. Она подняла их только раз, когда, с неожиданной пристальностью, сузив веки, взглянула на него и перебила:

— Зачем вы все придумали?

— Придумал?

— Да, придумали! Сочинили!

Она вскочила со скамейки, распрямилась. Ее черные глаза вспыхнули, как вспыхивают осколки стекла под луной. Осколки стекла или обрезки жести.

Вот и все… Сердце у него застучало, заколотилось. И конец лунной дороге… Но ты ведь сам этого хотел.