Юрий Герт - Ночь предопределений

В первую секунду возникло замешательство. Но аксакал, тот самый, с которым Феликс ехал в автобусе, одобрительно кивая, повторил последние слова Баймурзина. За ним облегченно вздохнули остальные. Всюду раздавались голоса, твердившие о камне и зарубке. У многих в глазах стояли слезы. Один Карцев едва заметно пожал плечами, с усмешкой взглянув на Феликса. Тому был неприятен этот взгляд. «Бросьте… — сказал он. — Когда прежний враг… Если хотите, в этом даже какое-то благородство…» — Он с досадой почувствовал, что возражает не столько Карцеву, сколько самому себе.

Вместе с Козыревым они вышли перекурить.

Глядя на людей, по-прежнему толпящихся во дворе, Феликс вспомнил, что Темиров раньше представлялся ему угрюмым одиночкой…

В небе блекло мерцали первые звезды.

Они постояли на крыльце. Козырев сказал:

— Поговаривают, в ауле, куда они ездили, заварилась какая-то ссора. Подпили, потом стали привязываться к Темирову, он ответил… Дальше — больше… Не слышали?

— Нет. — Впрочем, Феликс тут же припомнил, что вчера, когда он вернулся в гостиницу и застал там Жаика, тот, кажется, тоже обмолвился о чем-то таком… Но он был совершенно смят, уничтожен случившимся, да и Феликсу было не до расспросов.

— А что за тип этот Ораз? — спросил Карцев.

— Так, — неопределенно махнул рукой Козырев, — болтают разное… Будто бы он приходится каким-то дальним родичем Баймурзину… Вот они и боятся, как бы люди чего не подумали…

— Действительно, совпаденьице, — сказал Карцев. — Прямо какой-то детектив…

Когда вернулись в дом, говорил Сарсен. Пока курили, а потом пробирались на прежнее место, они пропустили добрую половину его речи. В дверях теснились люди, было неловко их расталкивать, мешать слушать, тем более Сарсена — он видимо, хорошо говорил… входа, где они вначале застряли, Феликс увидел Айгуль — ее затылок, плечо, напряженное, острое, и отведенный в сторону локоть. Она держала в руках круглое блюдо, не очень большое, но довольно вместительное, из тех, что приносили и ставили на дастархан. Куски баранины, курящейся паром, громоздились на нем горой, так что держать его на весу, да еще долго, было нелегко. Но руки Айгуль как впились в закраины блюда, так и не выпускали, хотя пальцы, особенно костяшки — заметил Феликс, глядя сверху, через плечо — побелели от напряжения. Лица ее он не видел, — только пальцы, бугорки костяшек… Желтое, разваренное курдючное сало лежало на блюде ломтями, и Феликсу под неторопливое, мерное струение голоса Сарсена в какой-то миг представилась его рука, выколачивающая о донце тарелки разрубленную наискось мозговую кость.

Они сели. Сарсен говорил по-русски. Лицо его порозовело, глаза, обычно сонные, в туманной пленке, сейчас сверкали огнем. В иных местах, особенно патетических, он переходил на казахский. При этом он то вскидывал правую руку до уровня подбородка, словно держал на раскрытой ладони хрупкую вазу или ловил редкие капли дождя, то прикладывал ее к выпуклой, мясистой груди, обтянутой тонкой рубашкой.

Он говорил, что такие люди, как Темиров, живут не для себя, а для других… («Для всего народа… всего района…» — не очень складно перевел Козырев). Такие не рвутся в начальство, не ищут славы, почестей или денег… Он был маленький человек… («Занимал маленькую должность» — Феликс на ходу отредактировал Козырева), но выполнял большую, важную для государства работу… Он хотел одного — чтобы люди за которых он проливал кровь в сражениях, были счастливы… — Дальше Козырев сбивался, не успевая переводить, но Феликс уже и не нуждался в этом. Он уловил что-то про горы, которые тем выше, чем дальше от них отходишь…

— И если бы не смерть, — заключил по-русски Сарсен, — не случайная, глупая смерть… Но кто знает, что каждого из нас ждет завтра?.. — Он прижал руку к груди. — Пусть пухом ему будет земля, а у нас в памяти он останется навсегда живым, наш дорогой Казеке…

Он замолк.

И тут среди тягостной, нарушаемой лишь приглушенными всхлипываниями тишины, раздался голос Айгуль, тонкий, свистящий, как взмах рассекающей воздух чабанской камчи. Она по-прежнему стояла в дверях, держа перед собой блюдо, но всем телом подавшись вперед, к Сарсену.

Феликс не разобрал, не успел схватить ее слов.

— Вы ему жить не давали, — перевел Козырев. — А теперь хвалите, сладко поете… Это вы его убили!.. — Он перевел с запозданием, Сарсен уже что-то ответил. Его лицо вспыхнуло, как если бы по нему и вправду хлестнула плеть.