Юрий Герт - Ночь предопределений

Спал он или притворялся?.. Феликс поймал себя на том, что не сумел бы твердо ответить на этот вопрос. Так же, как не ответил бы, глядя и на другие лица, не вызывавшие внешне никаких, вроде бы, подозрений.

Нет, подумал он, это было бы слишком…

Но, как ни странно, с той минуты он не мог побороть в себе недоверия ко всему, что происходило на сцене, будь то номер с цветами («Смотрите, сколько перед вами фиалок… Рвите их, рвите!..») или ограбление сберкассы («А вы кассир… Что же вы не зовете на помощь?.! Кричите: „Караул!..“»). Оба номера, кстати, удались гипнотизеру отлично. Все смеялись. Однако Феликсу временами казалось, что у всех на виду происходит какой-то розыгрыш, кто-то кого-то разыгрывает, хотя не известно, кто и кого…

Во всяком случае, он подумал об этом, когда заметил, что между рядами, как огородник между грядками, прохаживается Рита, приглядываясь, наклоняясь, что-то приговаривая… «Не улыбайтесь… Сохраняйте серьезность…» — донеслось до него.

— Встаньте, — сказал Гронский.

И Айдар Надиров поднялся.

— Подойдите ко мне.

Айдар подошел.

— По-моему, вы заядлый рыбак, не правда ли? — сказал Гронский. — Вы любите рыбную ловлю… Ведь я угадал, вы любите ловить рыбу?..

— Люблю, — с усилием выжал Айдар и облизнул губы.

Дальше все шло как по-писаному. Айдар насаживал на крючок червя, закидывал удочку, подтверждал, что от поплавка расходятся круги, что клюет, что на леске бьется большая рыба… Но уж слишком… Уж слишком, кинулось Феликсу в глаза, шло все «как по-писаному», хотя кого-кого, а Надирова в подыгрывании было не заподозрить… Но Феликсу вспомнилась Айгуль, ее горячность, почти неистовость в том споре, который возник в номере Гронского, — и все, что произошло затем… Возможно, — натуры прямые, бескомпромиссны первыми же и поддаются… — подумалось ему.

Тем не менее в тот момент, когда Айдар возвратился к своему месту («Три шага вперед… Еще полшага… Повернитесь кругом… Теперь сядьте…»), Феликс заметил, как тяжелые веки у него шевельнулись, между ними полыхнул черный огонь.

Айдар сел, отвалился на спинку стула, кинул на колени увесистые кулаки. К Надирову тут же, шурша платьем, скользнула Рита. Она что-то шепнула ему, поправила неловко запрокинутую голову, потом нагнулась к соседу, громко похрапывающему, дождалась, пока тот затих, и нырнула за кулису. Спиридонов куда-то исчез, Феликс был один.

— Ужас какой-то! — выдохнула она прямо ему в лицо. — Я чувствую, так просто это сегодня не кончится!

Глаза у нее казались огромными, может быть, из-за грима… Огромными — на вдруг осунувшемся, исхудавшем, как бы изменившемся в размерах лице. Феликсу захотелось погладить ее, как маленькую девочку, по головке, успокоить… Он что-то сказал, но она со злостью перебила:

— Да вы что, сами не видите?.. Помогли бы лучше, чем так стоять!.. — и, не успел он ответить, снова метнулась на сцену.

Он так и не понял, сгоряча у нее это сорвалось или вполне серьезно… Пожалуй, она не шутила…

Однако растерянность Риты казалась ему преувеличенной. Пока она, меняя заученные улыбки на грозный шепот, разгуливала между своих «грядок», Гронский продолжал демонстрацию «психологических опытов». За комической сценкой «бокса», которая вызвала у зрителей долго не унимавшийся хохот, последовал «пожар», потом — «наводнение»… Маэстро был в форме, хотя иногда могло показаться, что он устал и стремительный темп, взятый в начале, удерживает с трудом. Но когда перед ним оказался Бубенцов, Феликс заметил, как все в нем оживилось.

— Чудный парень… — приговаривал он, с задумчивым видом оглядывая Бубенцова. — Чудный молодой человек… — Он мягко прохаживался перед ним взад-вперед, заложив за спину руки. — Когда-то я тоже был молодой и красивый, и у меня тоже отбою не было от самых красивых девушек… Я вам завидую, молодой человек, ах, как я вам завидую!

На губах у него, как жар в рдеющих углях, то разгоралась, то гасла двойная, двухслойная улыбка, Феликс запомнил ее с прошлого раза. По склону холма прокатывались смешки, смешочки, нарастая, слипаясь, наподобие снежного кома, но и там словно все затаилось в ожидании дальнейшего, а может быть, в голосе Гронского, в благостных его переливах ощущалось больше настораживающего коварства, чем доброты.

— Сколько девушек — и каждая розанчик… — Гипнотизер поднес к губам сложенные в щепоть кончики пальцев, чмокнул и раскланялся, послав зашелестевшему аплодисментами амфитеатру воздушный поцелуй. — Но среди них, разумеется, существует одна… Только одна… Не так ли, среди всех девушек существует только одна? Я правильно говорю — только одна?… Прошу вас, громче…