Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы

Ян лениво отвечал на вопросы следователя, оглядывая его. Иконников был пожилой, сухощавый, чуть выше среднего роста, седой и казался Яну старикашкой. Сын Иконникова — Ян знал это — за какое-то крупное преступление схлопотал около десяти лет.

– Значит, — спросил Иконников, — от старых показаний не отказываешься?

– Нет, конечно. Я не собираюсь в угоду вам давать лживые показания против себя. Вы что, вранье или правду любите?

– Правду, конечно.

– Ну и не задавайте лишних вопросов. Врать я не намерен.

– Пусть будет по-твоему. Только твою правду и буду записывать.

Обновив протоколы рукой следователя прокуратуры, Иконников на другой день сказал:

– В конце недели закроем с тобою дело. И все.

На закрытие дела Иконников пригласил защитника. Ян со следователем сидели и ждали Ефарию Васильевну, адвоката районной адвокатуры, жену начальника милиции. Наконец она пришла, улыбнулась, поздоровалась, бросила черные перчатки на стол, разделась и села.

– Так, Коля, — сказала она, — давай посмотрим дело.

Иконников придвинул стул, и Ефария Васильевна стала бешено листать дело.

– Можно помедленнее? — попросил Ян.

– Можно, — ответила защитник.

– Давайте сначала, — сказал Ян.

– Давай, но там интересного ничего нет. Есть, правда, одна интересная бумага, Коля, которую тебе надо обязательно подписать,

– Что за бумага? — спросил Ян.

– Санкция. Ты же ее тогда не подписал. Сейчас ты ее подпишешь?

Ян задумался.

– Собственно, — продолжала Ефария Васильевна,— ты можешь ее и не подписывать, от этого никому хуже не будет. Тебя не выпустят, если ты не подпишешь, ты это уже проверил, а суд и без подписи состоится. Подпишешь?

И Ян оставил на память органам правосудия свою корявую подпись.

Из всего дела только один документ запомнился Яну. В нем говорилось, что если он не приедет из Волгограда в Падун на зимние каникулы, то не позднее 10 января послать санкцию на арест в Волгоград, по месту жительства Петрова.

«Десятого января меня и арестовали. Если бы послушался отца и уехал, санкцию послали бы вдогонку», — подумал Ян, когда закрытие его следственного дела скрепили подписями.

На следующий день Яна и других этапников на «воронке» отвезли на железнодорожный вокзал и посадили в «столыпин».

И вот Ян снова в тюрьме. Получив постельные принадлежности и переодевшись в застиранную робу, он шел следом за корпусным и молил Бога, чтоб его посадили в другую камеру. Но в тюрьме — порядок, и заключенных, возвращавшихся со следствия, сажали в те же камеры. Яна закрыли в двадцать восьмую.

Парни радостно приветствовали Яна, а цыган — особенно.

И у Яна потянулась мрачная жизнь.

– Камбала, ну-ка расскажи кинуху, — сказал Яну на другой день цыган, — а то скучно.

Ян пересказал все фильмы, и не знал, какой еще, вспомнить.

– Да я уже все рассказал.

– А я тебе говорю — вспомни!

– Не помню.

Цыган подошел к Яну и сел на шконку.

– Даю минуту. Если не вспомнишь, будем вспоминать вместе.

Минута прошла, но Ян молчал. Цыган выкрутил ему назад руки и стал подтягивать к голове, спрашивая:

– Ну что, вспомнил?

Ян молчал.

Цыган мучал его до тех пор, пока не услышал:

– Да, вспомнил.

Но кинофильма Ян не вспомнил, а стал импровизировать, соединяя отрывки из различных кинокартин.

Вышло неплохо.

И цыган по нескольку раз в день выкручивал Яну руки, сдавливал шею, дожидаясь от него одного ответа: «Да, вспомнил».

Ян и отрывки все рассказал. И стал он кинофильмы выдумывать. Ребята понимали это, но с благоговением слушали, вставляя иногда: «Вот гонит!»

Цыган в покое Яна не оставлял. Он отрабатывал на нем удары, а один раз, когда он уснул днем, накрывшись газетой, поджег ее и чуть не опалил Яну лицо.

Вскоре на этап забрали Васю, и на свободное место в камеру бросили новичка. Он был крепкого сложения, ростом выше всех, с наколками на руках. Поздоровавшись, он положил матрац на свободную шконку и встал посреди камеры, небольшими, глубоко посаженными, хитрыми глазами оглядывая ребят. В его взгляде не было испуга, и пацаны, особенно Миша, задумались: а не по второй ли ходке парень? Надо начинать разговор, и Миша спросил:

– Откуда будешь, парень?

– Из Тюмени, — коротко ответил тот.

– А где жил?

Парень объяснил.

– По первой ходке?

– По первой.

– Какая у тебя кличка?

– Чомба.

Миша не стал называть свое имя и протягивать новичку руку. Узнав, за что попался Чомба — а посадили его за хулиганство, — Миша закурил и лег на шконку, поставив пятку одной ноги на носок другой.