Хосе Сампедро - Река, что нас несет

Снова воцарилось молчание. Розовый свет погас над излучиной реки.

— Теперь ты все знаешь, — сказал Антонио, глядя на нее. — Ты явилась вовремя.

— Куда явилась? Ах, Антонио, — с отчаянием проговорила она, вдруг поняв его. — Это ты явился вовремя… Я ведь очень плохая.

— Ты?! — улыбнулся Антонио. — Не выдумывай!

Паула осмелилась посмотреть на него, словно чьи-то неумолимые руки приподняли ее голову.

— Все так говорят. И ты так скажешь, если узнаешь… Не обманись, Антонио. И подумай: стала бы я бродить по горам, словно лисица, если была бы хорошая?.. Вот именно, словно лисица, — взволнованно продолжала она, вставая, — как сказала та слюнявая старуха!

— Плохие женщины бродят по улицам, глупая, — сказал он, вставая вслед за ней.

— Нет, Антонио, в тот день я просто потеряла голову. Лучше будет, если ты забудешь меня. Ничего хорошего из этого не выйдет. Не надо надеяться.

— У тебя есть муж?

— Слава богу, нет, — вздохнула с облегчением Паула и снова погрузилась в свои печальные мысли. — Только не расспрашивай меня ни о чем… Ах, пресвятая дева, почему я еще жива!

Она почти бегом направилась к реке.

— Подожди, Паула!

— Нет, нет, я недостойна тебя. Оставь меня, забудь!

В ее словах было столько горечи, что Антонио промолчал и последовал за ней через сосновый бор, уже сливавшийся с темнотой.

Наутро сплавщики только и говорили о празднике в Сотондо, где с каждым что-нибудь приключилось. О заточении Паулы никто не знал, зато шутку Балагура восхваляли на все лады. Немало удивил всех своей пламенной речью Негр, теперь на него смотрели с уважением, хотя он меньше всего хотел отличиться. Сухопарый же не явился ночевать в лагерь, и Белобрысый не сомкнул глаз.

— Уж не стряслось ли чего с Дамианом? — спросил он.

— Ясное дело, стряслось! — засмеялся Балагур. — Сегодня у него постель не то что твоя, не на хвое спит.

Белобрысый отправился работать в прескверном настроении, все поджидая Сухопарого, а тот явился только к полудню, когда обед уже подходил к концу. Но прежде все услышали, как он распевает во все горло:

Едва он вынырнул из-за вершины холма, раздался дружный хохот.

— Хе! — приветствовал его Дамасо. — Ну как прошел бой быков?

— Бык — высший класс! Откормленный, ухоженный, сильный.

— Будешь есть, Сухопарый? — спросил Горбун. — Тут немного жареного хлебца осталось.

— Это мне?.. Пускай его нищие жрут!

— Видать, ты здорово подзаправился, — с завистью сказал Обжора.

Балагур засюсюкал, словно жеманная женщина:

— Хочешь сдобную булочку? Съешь бисквитик, мой миленький. Ты только взгляни, моя ласточка, он весь пропитай винцом!

Сплавщики покатывались от смеха. Только Белобрысый глядел хмуро.

— Черт подери! — подхватил Сухопарый. — А ведь у нее земли сколько хочешь и скота!.. Она предлагала мне остаться.

— Земли! — повторил Кривой, у которого при этом слове всегда текли слюнки. — И ты отказался?

— Я? Что ж мне, по-твоему, торчать в этой дыре, чтобы ублажать одну бабу? Да меня их, знаешь, сколько повсюду ждет… Нет, мне подавай вольную жизнь и побольше юбок! Да кто это вынесет одну бабу! Посмотрите-ка на зверей: ума нет, а свое дело знают. Бабе только попадись на удочку, все мозги задурит, забудешь, кто ты есть… А тут… вы только гляньте на эту подвязку… вот это ноги…

И он вытащил из-за пояса круглую, черную в красные полосы резиновую подвязку, шириной почти в два пальца, слегка обтрепанную по краям. Лукас, взглянув на нее, осмелился заметить:

— Видать, у этой бабы ноги тощие, как жерди.

— Тощпе! — заржал Сухопарый. — Ты, парень, верно, женщин видел только в кино да на открытках! Кобылки, которых седлаю я, еще носят подвязки под коленками. — И, поднеся подвязку к носу, с восхищением воскликнул: — Ух и аромат! Понюхай, Кинтин!

— Бабий дух! — втягивая в себя воздух, произнес Балагур.

— Какие Hie у нее ляжки, если икры такие толстые? — полюбопытствовал Лукас.

— Ляжки у нее во… Словно у белой кобылицы… Ох, и вцепилась она в меня!.. Три года вдовая, в селе-то ни с кем не смеет…

Четырехпалый не выдержал, вскочил и, воздев очи к небу, покинул собравшихся.

— Приняла меня лучше не придумаешь… — продолжал Сухопарый. — А когда уходил, заплакала. И вот подарила на память.

Сухопарый показал на приколотую к рубашке старинную брошь: золотое сердце, обрамленное полудрагоценными камнями.