Федерико Андахази - Книга запретных наслаждений

Компаньоны трудились днем и ночью, локоть к локтю, в молчании. У Шеффера спина не разгибалась от вечного скрюченного сидения — ему нужно было воспроизвести на каждой литере причудливую каллиграфию Зигфрида. Десять суток эти трое почти ничего не ели. За десять суток изнурительной работы они не видели света дня. То были десять важнейших дней, в течение которых всесильный банкир кротко исполнял обязанности ученика, подсобного рабочего, повара и адъютанта Иоганна Гутенберга — генерала этого оборванного воинства. И вот по прошествии десяти дней и десяти ночей их титанический труд принес свои плоды: всего за десять суток они напечатали десять Библий, совершенно неотличимых от той, которую собственноручно переписал Зигфрид из Магунции. Даже сам каллиграф не сумел бы определить, где здесь оригинал, а где копии.

И тогда, так же как и в ночь заключения их союза, Гутенберг, Фуст и Шёффер устроили празднество и упились пивом. Их первые книги — это было всего-навсего скромное начало: вскоре у них было уже сто восемьдесят Библий — сто пятьдесят отпечатанных на бумаге и тридцать на пергаменте.

Если у этих книг и был какой-нибудь изъян, то, парадоксальным образом, он заключался в их совершенстве. Обычно в работах одного переписчика при тщательном рассмотрении открывается целый ряд различий. Ни один каллиграф, каким бы искушенным мастером он ни был, не может снять с одной книги две совершенно идентичные копии. А эти Библии, напечатанные с одной и той же матрицы, ничем не отличались друг от друга. Но ведь никому не придет в голову утруждать себя поисками различий между двумя книгами с одинаковым названием, даже если допустить маловероятную возможность новой встречи двух экземпляров, проданных разным лицам. Да и вообще, книга в те времена редко покидала пределы своей библиотеки.

Библии были напечатаны, но их еще следовало переплести и снабдить титульными листами. В отличие от небогатых возможностей Гутенберга в мастерской Фуста имелось все необходимое для работ такого рода. В соответствии с планом, разработанным тремя компаньонами, Иоганну предстояло остаться в Страсбурге и продолжать печатать книги; Шёффер вернется в мастерскую Фуста и возьмет на себя раскраску, декорирование и переплетные работы, а Фуст займется продажей уже готовых экземпляров. Первой точкой в его путешествии станет Париж, где банкир без труда сможет найти двух-трех покупателей.

Как и было условлено, Фуст выплачивал Гутенбергу задаток в восемьсот гульденов: четыреста прямо сейчас, а остальное — когда книги будут переплетены. Иоганн обязался вернуть задаток с прибылей от продажи, из каковых, по первому договору, половина причиталась Гутенбергу, а вторую половину должны были поделить Фуст и Шёффер.

Гутенберг не раскаивался, что раскрыл свой секрет новым товарищам. Три части их союза идеально совместились друг с другом, точно как подвижные литеры в верстатке. Перед отъездом компаньонов Гутенберг попросил в последний раз показать ему книги, прежде чем их погрузят в переметные сумы на спинах лошадей. Фуст и Шёффер сердечно с ним распрощались и ускакали по дороге вдоль реки.

Иоганн, обрадованный четырьмя сотнями монет и обещанием целого состояния в будущем, хмельной от алкоголя и самодовольства, подписал все документы, не вникая в детали и не зная, что планы его компаньонов сильно отличаются от его собственных.

Хитрец Фуст не хотел, чтобы Шёффер высказывал свои идеи по улучшению печатного производства в присутствии Гутенберга. А когда они вернулись в Майнц, Петрус рассказал тестю, что изобретение их компаньона можно замечательно доработать. Шёффер объяснил Фусту свое открытие, ставшее впоследствии одной из краеугольных основ книгопечатания: комбинирование подвижных литер должно подчиняться не законам письменной каллиграфии, а логике пропорций и размеров, что еще больше упростит процесс их перестановки. Нет никакого смысла копировать почерк знаменитых каллиграфов, таких как Зигфрид из Магунции, — это не упрощает, а, наоборот, ужасно затрудняет работу. И тогда Петрусу пришла в голову новаторская идея — подделывать самого себя. В этом случае, даже если вдруг обнаружится, что книга не рукописная, никакого преступления все равно не будет: переписчик не может пожаловаться сам на себя в суд. К тому же этот оригинальный метод помог бы Шёфферу разработать новую каллиграфию, идеально подходящую для печатного дела. Вот почему он остановился на готическом шрифте, в то время совсем вышедшем из употребления: его элегантные угловатые формы позволяли колоссально упростить вырезание литер и к тому же разрешить вопрос с пробелами, который в системе Гутенберга, строго говоря, не нашел окончательного решения. А еще этот новый метод позволял использовать зеркальные свойства букв: из одной литеры легко можно было сделать другую, если перевернуть ее вверх ногами.