Луи-Рене Дефоре - Болтун. Детская комната. Морские мегеры

И тут я начал излагать двигавшие мною мотивы.

— Возможно, я придал образу, в котором вас вывел, несколько искусственные черты и, желая как можно сильнее на вас воздействовать, представил в излишне театрализованной форме то, что довольно медленно разворачивалось во времени; возможно также, что нравоучительный и нудный стиль этого диалога порой досадным образом распространяется и на комментарии, как будто свидетель вдруг сбивается на чужой тон, начиная говорить голосом его участников, — так ли, в конечном счете, это важно? Главный вопрос заключается в том, чтобы понять, удалась ли моя попытка текстуально воспроизвести все, что вы говорили в передней, и тем самым помочь вам взглянуть на себя более трезво и объективно. Вы, конечно, скажете, что иные слова выхолащивают мысль, которую они тщатся выразить, — но это само по себе может стать для вас наукой… И признайтесь честно: большинство ваших высказываний, занесенных в мой протокол, отражают страх, который владеет вами и сейчас!

— А может быть, наоборот: ты воспользовался ими для того, чтобы дать выход страху, владеющему тобой? — спросила она с опенком вызова.

Именно в этот переломный момент — и я это сразу же приметил — она решила вновь взять ситуацию в свои руки и сумела-таки обратить ее в свою пользу. Как только она вновь заговорила, я понял, что до сих пор она умышленно не выкладывала все, что у нее было припасено на крайний случай, надеясь выпутаться как-то иначе. Мне в голову не приходило, что она может повернуть разговор таким образом; я покраснел и с великим трудом выдавил:

— Что вы имеете в виду?

— То, что дать мне увидеть себя со стороны — последнее, о чем ты заботишься, что ты никогда об этом и не помышлял!

— Так вы отрицаете, что все это говорили?

— Я отвечу на твой вопрос только после того, как ты ответишь на мой!

— Но я просто не понимаю, о чем вы спрашиваете!

— В таком случае за тебя отвечу я, — объявила она, вновь обретая утерянный было властный тон.

Вплоть до этой минуты ее тактика состояла в том, чтобы держаться внешне миролюбиво, беседовать со мной доброжелательно, пусть и не без иронии, теперь же ее лицо приобрело откровенно беспощадное выражение, — растрепанная, босая, она принялась расхаживать по комнате, говоря с излишней торопливостью и все более возбуждаясь от собственных слов.

— Любое доверительное признание, если оно служит самообличению, сопровождается и обличением того, кому это признание адресовано. То, что ты хитроумно спрятал свою исповедь под лоскутным покрывалом, скроенным из слов женщины, которую выбрал для своего предприятия, еще куда ни шло! Но то, что теперь ты хочешь посеять в ее душе смуту, притворяясь, будто всерьез приписываешь ей противоречия собственной натуры, — затея крайне наивная, и обмануть она может разве что тебя самого! Испугавшись опасности, подстерегающей всякого, кто обнажается публично, ты нашел нужным придать сочинению, носящему характер личного признания, полную видимость объективного отчета, чтобы при случае — если тебе придется от него отречься, — в неловком положении оказался не ты, а я! Вот почему ты сделал декорацией твоей пьесы дом приютивших тебя людей, а ее содержанием — конфликт, иногда возникающий между мной и разными назойливыми гостями, которых в какой-то мере символизирует твой Леонард: конфликт, становящийся здесь проекцией твоей собственной раздвоенности! И с той же целью ты изложил слово в слово обрывки тайком подслушанных разговоров, вдобавок упомянув множество деталей нашей повседневной жизни, мнимых ориентиров, рассчитанных только на то, чтобы меня запутать!

Затем она сердитым голосом перечислила эти детали: ее маниакальное пристрастие к хлопотам по хозяйству, часто вызывающее насмешки брата, происшествие с листком, который какое-то время их занимал, поскольку там были выписаны ее излюбленные словечки, и, наконец, этот странный обморок, имеющий отношение к событию вполне реальному, но происшедшему, по ее уверениям, в совсем других обстоятельствах.

— Знай же, — воскликнула она, подводя итог, — это нагромождение кое-как скрепленных частностей, порой не относящихся даже к одному и тому же времени, никак не может сойти в моих глазах за воссоздание или хотя бы тенденциозное описание подлинного эпизода моей жизни; точно так же для меня вовсе не достаточно отдаленного сходства характеров, чтобы поставить знак равенства между живыми людьми и твоими персонажами: они, вне всякого сомненья, служат лишь для того, чтобы разыгрывать в лицах спор, ведущийся внутри тебя, и вместе с тем позволять действию, которое само по себе является лишь предлогом, развиваться и продвигаться вперед, хотя сообщить ему окончательный смысл они едва ли способны!