Закинув ногу на ногу, я сидел в полупустом вагоне, отделанным новеньким, нежным, голубым пластиком, на стерильно-чистом ореховом сиденье, беспристрастно разглядывая собственное отражение в противоположном, поблескивавшим вороненым хрусталем окне с толстым дюймовым стеклом.
Никогда прежде я не бывал удовлетворен своей внешностью. Всегда вылезал какой-то изъянец, вроде нелепо топорщащейся пряди волос или чересчур острого носа. Теперь же я видел себя, словно во сне — где я был счастливым обладателем пушистых, идеально изящных усов. Как будто даже вовсе не я, а совершенно незнакомый человек с этими прекрасными русыми усами, а главное, с эдакими широко распахнутыми глазами, которые лучились необычным сиянием…
Как выглядит человек, когда он не смотрит в зеркало? А?..
В том-то и дело, что не во сне, не в мечтах, а в самой отчетливой реальности этим человеком был именно я!
И, как наглядная иллюстрация произошедшей замечательной перемены, едва я ступил на перрон, на меня налетела какая-то пожилая чета — дачники со своими ивовыми корзинами. Ни с того ни с сего забросали меня горячими восторгами и признаниями в любви. До чего, дескать, приятно на фоне всеобщего нынешнего разложения-деградации — фашиствующих молодчиков, грязных наркоманов, наглых спекулянтов, бандитов, похабных девок-проституток, — до чего ж приятно увидеть мое милое симпатичное лицо. И ведь не успокоились до тех пор, пока со слезами умиления не заставили принять в подарок объемистый короб отборнейшей клубники, чтобы я, например, угостил ею свою любимую, которая, по их глубочайшему убеждению, тоже должна быть чудо как хороша.
Моя любимая!.. А ведь и в самом деле! Я даже не думал об этом. Честное слово, даже в голову не приходило… Меня прямо-таки бросило в трепет, когда эти смешные старички в своем бесхитростном восхищении проговорили эти проникновенное слово. Любимая.
«Да ведь она действительно есть у меня! Притом она — одна из тех самых, кто..!» — едва не воскликнул я от такого мгновенного осознания, принимая короб с ягодами, теперь словно намагниченными, заряженными неким потайным смыслом.
После нескольких важнейших дневных встреч я действительно направлялся еще с одним визитом, может быть, наиважнейшим, в один совершенно особенный дом, чудесный, светлый и счастливый.
Пряничный особнячок светился окошками буквально в двух шагах от Пречистенки. И переулочек назывался подходяще — Чистый. За высокой стеной крошечный садик со всяческими сакурами. Подземный гараж с лимонно-желтым «Линкольном», кроваво-красной «Маздой» и трепетно-кремовой «Октавией». Сбоку настоящая бревенчатая конюшенка с двумя отлично выезженными каурой и мухортыми лошадками — Принцессой и Папирусом. Попозже вечером или ночью, для собственного удовольствия, можно поцокать по Пречистенке и Пироговке к Новодевичьему монастырю, или в противоположную сторону — мимо огромного, как мир, храма Христа Спасителя по Кремлевской набережной.
У крыльца мне не пришлось даже тянуть руку к звонку. Дверь плавно отворилась передо мной сама собой, едва я поставил ногу на ступеньку. На меня, еще стоящего в ночи, хлынул поток золотистого света. Елена Белозерова улыбалась мне, протягивая свою фантастическую руку, горячую и решительную.
У них, однако, все было по-простому, чудесно, немного старомодно. И люди удивительно душевные. Мамочка — профессор университета, искренняя, домашняя. Прекрасная, как дочь. Папка — бывший поэт, с влажными мечтательными глазами, помаргивавший большими ресницами, баснословно разбогатевший на женьшене. Почетный женьшеневод, председатель общества женьшеневодов и просто прекрасный человек, которого любили даже бандиты и банкиры.
Я протянул Елене короб с клубникой. Она засмеялась и, наклонившись, поцеловала меня в щеку. И я с наслаждением поцеловал ее. Вдохнул ее аромат, прижался виском к ее виску, коснулся носом уха.
Потом мы вчетвером сидели в столовой, расположенной необычно — в мансарде, — с огромными наклонными окнами, распахнутыми прямо в звездное небо. Мы говорили о том о сем, я рассказывал о замечательных людях, с которыми сегодня удалось пообщаться, мы хохотали и под массандровское белое вино пировали самой простой и божественной вкуснятиной — первыми хрусткими лисичками, которые Белозеровы собственноручно собрали накануне в окрестностях своей дальней тверской усадьбы.
Мне ужасно хотелось рассказать им о своем открытии, о том, что у каждого должна быть своя необыкновенная идея. Я даже несколько раз раскрывал рот, но спохватывался и преглупо так, с открытым ртом, замирал.
Читать дальше