Журнал Поляна: Поляна, 2013 № 02 (4), май

Канцеляров несказанно изумился, что она вот так взяла — и позвонила. Елена же Белозерова решительно поинтересовалась, не ослышалась ли она, когда на поминках Канцеляров упоминал о каких-то записках. Он подтвердил.

— Почему вы их сразу не отнесли в милицию?

— Я бы отнес, — смущаясь и горячась, загундосил Канцеляров, — и это для меня было бы очень даже хорошо… Конечно! Даже выгодно! В смысле алиби…

На нем ведь как бы до сих пор висит это неприятное подозрение. А если бы он отнес, мгновенно бы оправдался. Однако… даже себе в ущерб не отнес. О, если бы в милиции прочли эти записки! Хоть он, Канцеляров, и выведен в них, как бы это сказать, в несколько нелепом, комичном виде, даже самый злой дознаватель снял бы с него все подозрения…

— Почему же не отнесли?

Канцеляров засопел. Уж и сам не рад, что проговорился тогда об этих чертовых записках.

— Да что за записки?!

С большим трудом Елена Белозерова вытянула из него, что в записках, вроде дневника, содержатся вещи очень странные. Много всякой конфузной чепухи о нем, о Канцелярове. Но главное, на его взгляд, вещи, никак не предназначенные для посторонних глаз, по причине интимного характера в отношении известной персоны. Он, конечно же, намекал на саму Елену, ее отношения с утопленником.

Елена Белозерова приказала, чтобы немедленно, сегодня же Канцеляров доставил ей эти дневники.

— Вы хотите возразить?

— Ни в коем случае! — воскликнул Канцеляров. — Немедленно доставлю!

Темным ноябрьским вечером в прекрасном светлом доме пахло клубникой. В камине славно пылали березовые поленья. Канцеляров скромно сидел на пухлом диване с бокалом дорогого виски, даже не пытаясь скрыть своего восхищения, неотрывно следил за молодой женщиной, которая нетерпеливо ходила взад вперед, крепко прижав к груди драгоценную тетрадь. Елена Белозерова молчала. Она словно забыла о присутствии Канцелярова. Канцеляров проглотил виски и молча попятился к двери.

— Да! — рассеянно воскликнула Елена, направляясь следом за ним, но не делая ни малейшего движения его задержать. — Большое спасибо. И… прощайте!

Канцеляров вышел на улицу, посмотрел в морозное звездное небо и представил себе, как молодая женщина садится у камина и начинает жадно читать принесенную им тетрадь.

«…Звезда моя неожиданно открылась и просияла в самой середине лета **99 года.

Должно быть, какие-нибудь полоумные отшельники-астрономы, запертые в секретных обсерваториях, тут же бросились исчислять ее координаты и всяческие параметры. Чудаки, откуда им было знать: никакие вымученные формулы не помогут вызнать ее сокровенную тайну!

Но известна ли она мне самому?

Начало всему было положено мной в сумбуре редкостного умственного возбуждения, хмельного упоения и, пожалуй, частичного ослепления, а потому не поддается математически строгому анализу и объяснению. Тут ведь все дело в ароматах, эффектах осязания, цвета, полутонах, мельчайших подробностях. Особого рода отношения между особенными людьми.

А до чего приятно было наконец сказать себе однажды о чем-нибудь с абсолютной определенностью: не знаю как, не знаю почему, но это действует, действует!..

Но история не закончена и, кажется, еще может иметь самые серьезные последствия.

Господи Боже ты мой, для чего я затеял эти записки?

Может быть, хочу предостеречь наивных и самообольщающихся? Кто меня послушает, эх!

Может быть, хочу рассказать обо всем, чтобы каждый, кому дорога истина-справедливость, увидел опасность этого заманчивого соучастия, когда он добровольно причащается тайне, за вечное сокрытие которой кое-кто не пожалел бы, я знаю, всего золота мира? Ничего подобного. Причина гораздо проще… Меня переполняют необыкновенные чувства. Я не понимаю себя и не понимаю того, что здесь происходит.

Я хочу взглянуть на себя со стороны.

В конце июня с его обжигающими полуднями и черными бархатными ночами, в один из воскресных вечеров я мчался по глубочайшим туннелям метрополитена по направлению к центру Москвы.

Весело мелькали станции. Двери распахивались в благородное пространство гранита, никеля и бронзы, оттуда веяло свежей прохладой, напоминающей струение чистого кислорода. Уж не подкачивали ли его специально в вентиляцию?.. Но еще прелестнее был ощущавшийся повсюду почти зримый алеющий клубничный аромат! Он растекался от транспортируемых дачниками плетеных коробов и корзин, которые были по-бедуински укутаны белыми марлями с проступавшими на них пятнами липкого, густого сока от поздних и оттого особенно пахучих, мясисто-сахарных ягод.