Журнал Поляна - Поляна, 2014 № 02 (8), май

Приехала Ленка, вся свежая, веселая и сладко пахнущая, как этот самый новый снежок. Мы просидели в «Шоколаднице» четыре часа. Уболтались до головокружения. Потом Ленку прибрала Алла.

Мелькал благостный реснично-лоснящийся Аладдин. Мурлыкал, как кот. Вообще все было как-то тихо, уютно, словно приглушенно-замедленно, как бывает утром 1 января в детстве.

Около двух недель подряд я сидела дома (в офис мне было разрешено не ходить) и читала романы Илоны Зулич. Перед этим я решила ознакомиться с новейшей российской словесностью в целом. Лет семь-восемь я почти ничего не читала. И вот решила наверстать упущенное.

Поступила я тупо, обстоятельно и честно. В моем пионерском стиле. Сначала обошла всех своих соофисников и опросила их на предмет того, что стоит почитать. Аккуратно составила список.

Надо сказать, что все мои коллеги на вопрос «Что ты посоветуешь почитать из современной русской литературы?» отвечали одинаково. Вернее так: вариантов было два. Вариант первый: «информант» сразу и весело говорил: «Ничего». Вариант второй: информант корчил такое лицо, как будто он после амстердамского аэропорта заходит в привокзальный урюпинский сортир, потом делал глубокий вдох (носом), затем — выдох (ртом) и наконец, выпятив нижнюю губу, решительно объявлял: «Ничего». Тем не менее, какой-то список того, что «ну попробуй это, хотя…», я все-таки составила.

Потом я купила газету «Мир книг», очень пахнувшую клопами, и прочитала ее от корки до корки, включая рейтинги продаж.

Во-первых, я ужаснулась тому, что я совершенно ничего и никого не знаю и плохо понимаю, о чем там, в газете, написано. Создавалось ощущение, что десяток человек обсуждают что-то только им понятное и только им интересное на только им понятном языке.

Во-вторых, я удостоверилась, что все здесь вращается вокруг тех же самых авторов, которых столь неохотно морщась, называли мои офисные коллеги.

Об Илоне Зулич несколько раз говорилось в «Мире» вскользь, как о чем-то само собой разумеющемся. Как о Кобзоне, что ли. Или — о глобальном потеплении. Или — о мировом финансовом кризисе. То есть подразумевалось, что а) Зулич есть, б) все знают, что такое Зулич, и в) о Зулич все уже сказано. В одной из чудовищно-заумных статей «Мира» Зулич в каком-то немыслимом «шизоинтеллектуальном» (термин из статьи) контексте была поставлена в один ряд с Сапфо, Улицкой, Кафкой, Умберто Эко и сериалом «Моя прекрасная няня». Налегал автор на Кафку. Мне почему-то вспомнилось, как однажды совершенно пьяный Сеня Вайзеншток (я его все чаще вспоминала в последнее время), когда все стали говорить про Кафку, сказал: «Кафка-какафка», — и заснул.

От чтения всех этих «какафок» у меня заболела голова. Правый висок. Я выпила цитрамону и, отмыв руки от клопов и взяв список из названий романов, героически поехала в «Библио-Глобус». Пять романов — Илоны Зулич, двадцать — других продвинутых отечественных литературных дарований. Полная спортивная сумка романов. Даже немного участилось сердцебиение. Что-то было в этом от той, давнишней моей жадности до знаний.

Сначала я засела за других авторов, чтобы потом лучше понять, откуда растут ноги у Зулич. И вообще — чтобы разъяснить, кто есть ху и ху из кто в российской литературе.

Где-то на шестом романе (а читала я быстро) я, если можно так выразиться, метафизически затосковала. Самым обидным было то, что все эти авторы писали очень неплохо, даже хорошо, местами — блестяще. Особенно там, где из текста перла, как пузыри из бутылки с нарзаном, ирония. Метафизическая же тоска происходила от никак не желавшего покидать меня вопроса: «Зачем я все это читаю?»

Я никак не могла понять, почему после чтения всех этих неглупых текстов во мне нарастает и нарастает какая-то душевная изжога. Вроде бы все было на месте. И диапазон широк и исчерпывающ: от надрывного сентиментализма или мистики до жестко-лаконичного реализма с элементами талантливо изложенного порно.

Были, конечно, и откровенно беспомощные тексты. Явно проплаченные. Они, как правило, и возглавляли рейтинги. Это были тексты, целиком состоящие из претензий на невероятную глубину. Так сказать, поток претензий на глубину, он же — общих мест. Но многие явно искусно, почти виртуозно, сделанные романы прочитаны были мною на одном дыхании. И все равно после этого «одного дыхания» в ноющем, несмотря на цитрамон, правом виске стучало: «Зачем я все это читаю, зачем?..»

Я — опять же — честно, тупо и обстоятельно дочитала последний, двадцатый роман и перед нырком в Зулич решила сделать перерыв. Чтобы в голове улеглась вся эта какафкофония и чтобы постараться ответить себе самой на вопрос: в чем все-таки дело, в текстах или во мне?