Ян Войк - Изнанка

«Ладно! – оборвал сам себя Поводырь. – Что сделано, то сделано. Надо идти вперёд».

Он повернулся лицом к больничному крыльцу и пошёл. Навстречу ему ковылял мертвец – одутловатый мужик с обвисшим брюхом. Сразу было видно, что он уже поучаствовал в схватке, сустав на левой руке был подрублен, и кисть безвольно болталась из стороны в сторону при каждом шаге. Иван шагнул чуть в сторону, нагнувшись, поднырнул под вытянутые руки противника, рубанул ему лопаткой под колено и перебросил тело через себя. Потерявший опору мертвец, кувыркнулся через голову и рухнул на асфальт где-то у него за спиной. Поводырь не стал оглядываться и добивать. В конце концов, главное ведь не уничтожить всех этих мертвецов. Главное – добраться до крыльца.

Иван шёл вперёд. Рядом с ним, иногда даже бок о бок, дрался здоровенный чёрно-коричневый волчара – вожак стаи. А следом шла ещё пара хищников. Так, двигаясь вчетвером, они буквально рассекали поредевшую толпу мертвецов, практически не встречая достойного сопротивления. Не прошло и пяти минут, а Поводырь, снеся голову очередному нападавшему, поставил ногу на первую ступеньку крыльца и взглянул вверх.

Макс стоял на прежнем месте и смотрел на отца сверху вниз бездонными чёрными провалами, что заменили ему глаза. Губы мальчика вытянулись в тонкую нить, на скулах играли желваки. Он был в ярости.

– Не смей! – прошипел Макс. – Не смей ко мне подходить! Я тебя ненавижу! Ты бросил меня! Ты мне не нужен!

Иван тяжело дышал, этот бой не прошёл для него бесследно, покусанные руки и расцарапанное лицо горели от боли, ноги и плечи налились свинцом. Но хуже всего было то, что не он знал, как ответить своему сыну.

– Убирайся! Убирайся отсюда! Мне без тебя намного лучше!

– Я не уйду без тебя, – прохрипел Иван. Он сделал шаг вперёд на вторую ступеньку.

– Не подходи!!! – Макс заорал во весь голос. – Не смей!!!

– Максим… не бойся. Я тебя не обижу, – Поводырь разжал пальцы, и нож с лопаткой звонко ударились о камень. – Я хочу помочь.

Он занёс ногу для следующего шага и в этот момент Максим вскинул обе руки вверх, а голос его зазвенел безумной истерикой.

– Не подходи-и-и!!!

Иван почувствовал, как в грудь ему ударила волна горячего воздуха. Даже не горячего, а огненного. Брови тут же затрещали, выгорая на корню, а кожу лица начало стягивать от жара. Трое волков, даже вожак, глухо зарычав, попятились прочь от крыльца, мех у них на загривках курился сизым дымком.

– Нельзя!!! Я запрещаю!!! – истошно кричал Максим, но Иван поднялся на третью ступеньку.

– Я не уйду без тебя, – повторил он, чувствуя, как от движения губ обожженная кожа вокруг рта лопается и сочится сукровицей. Пропитанная кровью, своей и чужой, его одежда начала исходить паром, стремительно высыхая.

– Ненавижу тебя! Ненавижу!!! Уходи!!!

Ещё одна ступенька. Сколько их осталось? Он не считал. Он просто шёл вперёд, упрямо, как умел. Жар усилился. В следующее мгновение одежда и волосы Поводыря вспыхнули будто пересушенная солома. Иван скорчился от нестерпимой боли, сжался, опустился на четвереньки, но не упал.

– Максим… – прохрипел он. Кожа лохмотьями слезала с обгоревшего лица. Он слепо нашарил перед собой следующую ступеньку и перебрался на неё.

– Нет!!! Ты мне не нужен!!!

Кожа, одежда и сама плоть отваливались от тела Ивана чёрными тлеющими ошмётками. Глаза перестали что-либо различать. Судороги боли проходили от макушки до самых пяток, заставляя его крючиться и дрожать. Но Поводырь полз вперёд. Обгоревшей до кости рукой он нащупал ещё одну ступеньку и взобрался на неё.

Язык и даже дёсны у него обуглились и последнее, что он смог произнести:

– Прости меня…

– Уходи!!! Не смей меня трогать! Не смей!!!

Иван понимал, что это конец. Он уже не мог говорить – язык, щёки и горло выгорели, обсыпавшись хлопьями чёрной сажи. Он не мог видеть – глаза лопнули и выкипели от нестерпимого жара. Он не мог даже двигаться – на обугленных костях попросту не осталось мышц.

И всё-таки он полз. Вопреки всем законам и правилам, он усилием воли тащил вперёд почерневший скелет, заставляя его перебираться с одной ступеньки на другую. Два года он искал своего сына, и сейчас, когда оставалось пройти всего пару метров, не имели значения ни мышцы, ни глаза, ни боль… Всё это несущественно. Он лишился глаз, но по-прежнему видел Максима, стоящего на вершине лестницы со вскинутыми вверх руками. Видел не глазами и даже не сердцем, и оно уже стало куском обгоревшего мяса, прилипшего к почерневшим рёбрам. Видел той частью своего Я, что зовётся душой, и перед которой оказался бессилен даже испепеляющий беспощадный огонь. Именно душа сейчас стремилась вперёд и тащила следом за собой по больничным ступеням кучку обугленных костей.