Павел Лаптев: Сказки уличного фонаря

Санька даже подумал, что утонул Лысый. А тот вынырнул из воды и показал, даже не одному Саньке, а всему миру неприличный жест.

— Во как! — крикнул.

На берегу они вдоволь наелись санькиного щербета, который родители оставили и пошли в деревню. Когда проходили возле дома деда Мити, увидели его на лавочке. Дед что-то чертил калошей на песке.

— Прикинь, — тихо сказал Лысый. — Дед Митя этот дурак, ну чокнутый, — и покутил пальцем у виска. — Раньше он был нормальный, а потом свихнулся на старости, — и громко деда Митю приветствовал, — Здорово, дед Мить!

Тот улыбнулся в седую бороду и что-то промычал.

Ребята сели рядом на лавку и Лысый спросил:

— Щербет будешь, дед Мить?

Тот радостно кивнул головой.

— Давай, угостим деда, — сказал Лысый Саньке.

Санька достал из кармана пакет с оставшимся кусочком щербета и передал Лысому.

— Гляди, какой уссывон, — весело сказал Лысый, достал щербет, встал, нашёл на земле куриный помёт, обмазал им кусок и дал деду Мите. Дед и в чём не бывало начал щербет облизывать.

— Зачем ты ему дал это? — спросил Санька, которому было и смешно и как-то не по себе.

Лысый отмахнулся.

— Вкусно, дедушк? — спросил он деда.

— Сладко, — невнятно ответил дед и проглотил щербет.

— Ещё будешь? — весело спросил Лысый.

— Не надо, — пытался остановить его Санька.

— Чего не надо, — ответил зло Лысый, — Что ты всего боишься?

Он снова намазал помётом оставшийся кусок щербета и дал деду.

— Сладко, — сказал, прожёвывая щербет, дед.

Странное чувство возникло у Саньки, что рядом с ними, кто сидит на лавочке, есть ещё кто-то и пристально за всеми наблюдает. Он обернулся, встал, вокруг себя развернулся, но никого не обнаружил. Ему было неуютно в этой компании, он встал и пошёл домой.

— Ну, иди, иди, трус! — крикнул вслед Лысый.

Вечером, когда он пришёл домой и вошёл в полутьме света из кухни в переднюю комнату, то даже вздрогнул. Так ему показалось, что на месте большой иконы в углу стоял кто-то, похожий на деда Митю и зло смотрел на Саньку.

Когда Санька лёг спать, то долго не мог уснуть, всё ворочался на вкусно пахнущей набитой сеном подушке. Вроде ничего не болело, а было неуютно, неудобно, нехорошо. И ему, мальчишке, всегда любое дело перевёртываемому на юмор и смех, стало жалко деда Митю. Стало жалко, потому что он представил на его месте себя.

На следующий день, Санька сразу же побежал к деду Мите. Тот сидел на лавочке возле своего дома, смотрел вниз и опять рисовал ногой на песке.

— Дед Мить, — сказал тихо Санька, медленно подошёл и сел на лавку рядом с ним.

Дед Митя мотнул головой, потом промычал что-то в бороду.

— Прости меня, дед Мить, — сказал Санька и почувствовал, как с этими словами у него навернулись слёзы, и со слезами стало как-то хорошо, тепло в груди.

Дед Митя посмотрел на мальчика и пожал плечами.

— Я не трус, я не трус, — сказал мальчик.

Дед Митя неумело улыбнулся, обнял мальчика и спросил картавя:

— Щербет есть?

Санька покачал головой.

— Жалко, — сказал дед Митя.

— Жалко, — сказал Санька. — Но я куплю, в сельпо сбегаю и куплю сегодня. Ладно, дед Мить?

Дед Митя ничего не сказал, а показал кривым пальцем на небо. Там утреннюю синеву быстро застелило облако, похожее на кусок щербета.

— Там сладко, — тыкал пальцем вверх, — Там хорошо.

Упали несколько дождевых капель.

— Дождик начинается, я пойду уж, — сказал Санька и пошёл к дому.

Ливень был тёплый, ласкающий. Прогремел гром. Санька быстро стал сырым, домой идти передумал и свернул на озеро. Там он разделся, влез на дерево и, сразу, ни о чём не думая прыгнул на тарзанке в воду. Он вынырнул под громовой раскат из воды, словно заново родившийся, радость охватило всё его существо, он смеялся и плакал одновременно.

— Духу не хватит, хватит вот! Хватит! — крикнул он невидимому другу и полез на дерево прыгать ещё.

Дождь шёл ещё долго, а когда закончился, в небе за озером развернулась радуга.