Павел Лаптев - Сказки уличного фонаря

И страшно и противно засмеялась женщина и в припрыжку убежала вон из храма…

А уже после быстрого и молчаливого обеда в господском доме, тепло попрощавшись с хозяином с обещанием непременно свидеться в Москве, озадаченный поэт отбыл в Болдино.

Снова цветнолёт лесной, и снова дорога назад всё дальше от столицы, от любимой, во вдохновенье осенней тишины.

И смена красок небесного художника от теплых тонов до серо-холодных, заставляющих долгими вечерами уютиться возле печки с редким потрескиванием поленьев, с проблесками из пичурки пламени по стенам, с пролетающими в них образами Дон Жуана, Моцарта и Сальери, барышни-крестьянки Лизы, Евгения Онегина… Улетающими в первый снег и первые морозы с подтаявшей на блеклом солнце надеждой на женитьбу. С далекой, но почти уже родной миниатюрой Наташи на столе возле чернильницы. С пером — белым снегом, летающим над гладью листа, выстилая позёмкой вечные вопросы:

Конец уж ноября — вот и весточка двадцать седьмого числа пришла в Болдино про снятые карантины и можно гнать эту птицу-экипаж по вечерней колее темниковского тракта, вдоль холста пруда загрунтованного искрящимся в утренних лучах снегом с чёрными мазками рыбаков, с теперь уже на другом берегу храмом Иоанна Богослова, мимо шумного завода и тихого шепелевского дома с закатными солнечными бликами в окнах, чрез овражную Выксу снова до Шиморского.

— Стой! — скомандовал Александр Сергеевич на облучок, когда кибитка проезжала возле шиморского храма Успения.

— Не успеем к постоялому двору-то в Ляхах, барин, — предупредил съёжившийся на облучке Прохор и, взглянув на храм, перекрестился рукавицей.

— Я быстро! — сказал Пушкин, спрыгнул и, прищурившись, огляделся в темноте.

Лошади перетоптывали скрипучий наст, выпуская пар из ноздрей.

Толпа зевак возле храма перешептывалась меж собой.

Пушкин зашёл в ладанный аромат притвора, окутывающий свечной полусвет таинств, потянул сладко воздух, перекрестился неловко, купил две свечки и поставил на помин.

— Кому, барин, ставите? — спросила стоявшая подле и непрестанно крестившаяся старушка.

— Егору и Дуне, — ответил Александр Сергеевич, вытащил из кармана пальто монетку и дал старушке.

Та поклонилась и записала у себя — Георгий и Евдокия.

Пушкин распахнул пальто и снял с шеи каменный образок Георгия Победоносца.

«Вожу с собой Дуняшин подарок долгие годы, а только здесь и узнал его тайну, — подумал Александр Сергеевич, погладив рельеф иконки. — Дуня, Дуня, добрая немая старушка на смертном одре передала мне этот образок как самое драгоценное, что у неё было»

Поэт, найдя на стене икону святого Георгия, подошёл и повесил на помутневшую ризу каменье.

— Так лучше, — сказал.

— Так лучше, лучше… — услышал шёпот сзади, обернулся и никого уже в храме не увидел — все со всеночной вышли.

Александр Сергеевич вышел из храма и поднял взор свой вверх — луна как раз вышла из-за тучи, осенив светом своим купольный крест, и тот засиял единственный светлый здесь на земле в темноте пришедшей ночи. Поэт сел в экипаж и закрыл дверку.

— Пошли твою не мать через зад колоду! — приказал лошадям запорошенный снегом извозчик и те понесли к белой ленте реки, слитой с чёрным звёздным небом приближающимися Ляхами под пушкинскую рифму:

Родители маленькой Риты купили квартиру из трёх комнат на третьем этаже пятиэтажного дома. Из окна своей новой комнаты девочке, поднявшись на цыпочки, нравилось смотреть на новый двор, где играла ещё незнакомая детвора и ходили в разных направлениях совсем незнакомые взрослые. А недалеко от окна, прямо напротив него метрах в десяти стоял Уличный Фонарь. Как старичок сгорбившись, а может как галантный молодой кавалер в поклоне он, после дневного сна с наступлением темноты приветствовал радостно двор.

— Привет! Привет! Да будет свет! — мерцал Уличный Фонарь.

— Приветик! — говорила Рита ему каждый раз, когда вечером смотрела в окно, и как-то поведала. — Я болею.