Йоханнес Зиммель - Любовь — последний мост

Перед открытой стеклянной дверью им повстречался молодой человек, который, увидев Клод, радостно ее поприветствовал, подняв руку.

— Удивительное дело, — сказал Филипп.

— Что вас так удивило?

Смущенный, он подыскивал подходящие слова:

— Что все здесь так рады видеть вас… И в «Бо Риваже»… И тут тоже…

— Наверное, потому, что я такой милый человек… Разве вы этого еще не заметили?

— Нет, — сказал он. — А вы действительно милый человек?

— Говорят. А что вы находите в этом странного?

— Что эта Кларисса Монье из информационного бюро не была рада вам. Она как будто не обратила на вас внимания.

— Не все мне симпатизируют, Филипп.

— С чего бы это?

— Помните вчерашнюю ночь?

— Нет! — сказал он. — Прошу вас, не надо!

— Не беспокойтесь, я не об этом.

— А о чем же?

— Когда вы проводили меня домой, я сказала вам, что у меня репутация «великосветской коммунистки».

— И что?..

— А то, что многим людям «салонные коммунисты» не по вкусу. А коммунисты вообще — тем более!

— Разве вы коммунистка?

— Была когда-то, — сказала Клод. — И сейчас близка к тому, чтобы опять ступить на эту дорожку.

Летний ветер мягко веял в парке Центра конференций. Жужжали пчелы. От множества роз на большой клумбе исходил сладкий аромат. В тени старых деревьев стояли белые стулья. Клод сняла туфли.

— Я всегда мечтала стать фотографом, — рассказывала она. — Еще во время моей студенческой практики я начала делать репортажи о жизни безработных. Об обитателях сырых, непригодных для жилья квартир. Сегодня все стало куда хуже, но кое-кто заботится о том, чтобы это не становилось столь очевидным — у нас. А то, чего якобы нет, не снимешь… На Востоке, в третьем мире, — там никто не заинтересован в том, чтобы скрывать нищету… Я очень рано узнала, что такое нужда, что такое голод и отчаяние. Я сама из бедной семьи…

— Как и я, — тихо проговорил он.

— Я так и подумала. Поэтому с самого начала между нами возникла какая-то связующая нить. Мои родители были, конечно, коммунистами, французскими коммунистами. Они работали на заводах в грязных цехах за жалкую, нищенскую зарплату. Они, обессилевшие, надорвавшиеся, умерли молодыми. Когда редакция послала меня на первую войну, я была так потрясена страданиями, нищетой и смертью, что это нельзя выразить словами. Редакторы уверяли меня, будто мои снимки выражают мои чувства, что они повлияют на тех, кто затевает войны, кто считает убийство себе подобных единственно возможным для человечества выходом и постоянно со все растущим энтузиазмом эту свою деятельность углубляет и расширяет.

Она умолкла и посмотрела на старые деревья.

Через некоторое время Клод продолжила свой рассказ:

— Когда я была маленькой, я, конечно, ходила с родителями под красным знаменем и распевала «Интернационал», а перед сном истово молилась Богу, чтобы Он не оставил своими заботами папу, маму и меня, и чтобы Он помог родителям получить работу полегче, и чтобы пролетарии всех стран соединились…

Неожиданно Клод умолкла.

— Что случилось?

— Слишком уж я разговорилась. — Она массировала пальцы ног.

— Продолжайте, пожалуйста. Что было дальше?

— А дальше, — кивнула она, — мне пришлось убирать комнаты в самых дешевых гостиницах и работать официанткой, чтобы скопить деньги на учебу… С вами происходило что-то похожее?

— Да, — сказал он.

— Но вы никогда не были коммунистом.

— Никогда.

— А кто вы?

— Не понял?

— Кто вы… ну, в смысле политики?

— Никто.

Клод встала со стула.

— Что значит «никто»? Каждый человек какой-то да есть: левый он или правый, консерватор или экстремист.

— Только не я, — сказал он, и ему сделалось не по себе.

— Вы хотите сказать, что политикой вовсе не интересуетесь?

— Пожалуй.

— И никогда не интересовались?

— Никогда…

Они посмотрели друг на друга, и он первым отвел взгляд.

— Довольно много всякого выясняется в «наш чудесный день», да?

— И хорошо, что так. Выходит, вы никогда не интересовались политикой. А ваши родители? Вы ведь упомянули, что они были из бедняков?

— Мать, — сказал он. — Отец умер, когда меня еще не было на свете. А мы с матерью… у нас часто нечего было есть… жили мы так плохо, что, сколько я себя помню, мной всегда владела одна-единственная мысль: выбиться из нужды, все равно как, и никогда, никогда больше не быть бедным! И всю свою жизнь я следовал этой мысли… Однажды на короткое время, очень ненадолго, все у меня стало иначе… Но теперь я встретил вас, Клод. Здесь, в Женеве… И… и теперь я не знаю, кто я…