Йоханнес Зиммель - Любовь — последний мост

— Но сколько бы он ни боролся, сколь опасно для него самого это ни становилось, все его старания оставались бесполезными, потому что эти бетоноголовые вскоре всякий интерес к ребенку потеряли. Совершенно. И когда они своим правлением довели ГДР до полного хозяйственного фиаско, люди, которые были сыты этим по горло, вышли на улицы с красными флагами и скандировали: «Народ — это мы!» Да, но очень скоро красные флаги куда-то пропали, а вместо них появились черно-красно-золотые, и теперь они скандировали уже не «Народ — это мы!», а «Мы — один народ!». И по сей день Гейм, и я, и еще многие другие сидим и гадаем, кто был тот гениальный пиарщик, который изменил в лозунге всего одно слово, а смотрите, как все покатилось и полетело вверх тормашками, как произошло нечто, до сих пор в истории не происходившее: страна как бы сама по себе «срослась ». Помните? Все шло страшно быстро. И когда Восточный блок начал трещать по всем швам, капитализм наконец взял верх над социализмом. Но это не заставило Гейма переменить свою позицию, он продолжает писать, выступать и бороться за то, что считает справедливым.

Она посмотрела на Филиппа, и в ее черных глазах опять запрыгали золотистые точечки, а летний ветер донес до них аромат роз. Губы ее задрожали, она старалась улыбнуться.

— А что касается капитализма, — продолжала свою мысль Клод, — то он, хитрец, просто-напросто прячет свою плешивую голову под париком! Я недавно увидела его облик во всей красе в одной из передач немецкого телевидения. Ведущий представлял телезрителям гиганта немецкой промышленности, который за последний год увеличил свои прибыли более чем вдвое, уволив при этом десятки тысяч рабочих, после чего курс его акций взлетел на невиданную высоту… Я думаю, это самый короткий ответ на вопрос, что представляет собой капитализм сегодня. У этого капитализма нет больше никакого противника, нет никого, кто заставил бы его держаться в рамках, нет никого, кого бы он стыдился или из-за кого был бы вынужден скрывать свое истинное лицо… И поэтому он считает себя вправе распоясаться глобально и, ни с кем не считаясь, осуществлять свои планы, заставляя людей страдать духовно и телесно, как никогда раньше… и по этой самой причине у нас только в Европе девятнадцать миллионов безработных, от которых мы никогда не избавимся, напротив, все будет изменяться только к худшему, и уже скоро более трети всего мирового населения окажется за чертой бедности… и не по сорок тысяч детей будут умирать ежедневно от голода и болезней, а по пятьдесят, шестьдесят, а может быть, и по семьдесят тысяч…

Клод встала и посмотрела Филиппу прямо в глаза.

— …и по этой самой причине я близка к тому, чтобы опять стать коммунисткой, и поэтому же мадемуазель Кларисса Монье из информационного бюро меня на дух не переносит, да и многие другие люди ко мне не благоволят. — Она рассмеялась. — А теперь признайтесь, Филипп, я вас страшно напугала?

— Вовсе нет.

— Ну, не знаю, — улыбка все еще не сходила с ее лица. Она надела туфли. — Однако довольно об этом! Сейчас нам по расписанию «нашего дня» предстоит нечто приятное. Поедемте!

Он тоже поднялся с места.

— Куда?

— В одно место, самое замечательное для меня во всей Женеве. И не только для меня, но и для Сержа. И еще для многих, кто это место знает. Пойдемте! Только я должна сначала позвонить Сержу и обо всем с ним условиться.

— Обо всем с ним условиться, — повторил он.

Они направились ко входу в здание Центра.

— Да, он подъедет попозже. Он сказал, что тоже хочет встретиться с вами, чтобы поблагодарить вас.

— Поблагодарить? За что?

— Что вы нас простили.

— А ему это откуда известно?

— Я сегодня ночью ему тоже звонила.

— После того, что я сказал, что не желаю больше вас видеть?

— Да… Мне было до того плохо… а он мой лучший друг… и такой умный. Он сказал, чтобы я успокоилась. И что сегодня в десять вы будете ждать меня перед отелем. Вот он какой умный, Серж.

— Действительно, голова у него работает, проговорил он, испытывая легкий налет ревности. «К чему это? — подумал он сразу же. — С чего вдруг ты так осмелел, что считаешь, будто имеешь право ревновать? Один день. Один-единственный… И больше ты себе позволить не можешь. Не должен, и все! Мы с ней заключили джентльменское соглашение — и только. Соглашение на один день».

В холле Клод исчезла в телефонной будке. Быстро набрала номер и сразу заговорила. А потом присоединилась к Филиппу.