Макс Фриш - Тяжелые люди, или J’adore ce qui me brûle

Хозяин вбил себе в голову, что надо строить дом. Однажды осенним утром он отправился за город. Это был склон, утыканный виноградными кольями, как еж иглами, и, казалось, этот еж желает разрушить всякую надежду на то, что здесь может располагаться уютный загородный дом; можно было подумать, будто эти колья готовы любой ценой отстоять свое немного запущенное, заросшее чертополохом и погруженное в пасторальные мечтания бытие.

— Примерно здесь, — молодой архитектор развернул желтый складной метр, — будет находиться задний угол дома…

Хозяин, стоявший наверху на дороге, у своей синей машины, сосредоточенно глядел на колышек, превращенный в пугало шляпой архитектора, и, напрягая воображение, пытался представить себе уже готовый дом. Во всяком случае, он кивнул. Вообще-то в тот раз он не увидел ничего, кроме склона, заросшего запущенными виноградными лозами, а среди них — молодого человека, который, все больше воодушевляясь, размахивал своим желтым складным метром, очерчивая в голубоватом осеннем воздухе контуры будущего строения, и при этом порядком смахивал на сумасшедшего; архитектор вел себя так, словно рядом с ним уже были углы и стены, рассуждал о комнатах, как бы висящих над заросшим склоном, — их оставалось только изловить и опустить на землю, а в конце, подобно волшебнику, прошел через те самые стены, которые он только что дерзко утверждал в пустоте, уничтожив одним движением руки всю нарисованную картину. Другого такого дома было не сыскать: прозрачного, наполненного мягким, по-осеннему уютным солнцем, которому не мешали ни стены, ни разрисованные фруктовыми деревьями обои, а через крышу (ее архитектор показывал заботливо удлиненной рейкой) весело летели хлопья облаков. С полей тянуло дымом, там жгли картофельную ботву, и вдруг посреди золотой тишины, словно ошеломленное своей спелостью, на влажную лужайку шлепалось яблоко. Амман, молодой архитектор, спокойно складывал свой желтый метр, с чистой совестью рекомендуя покупать участок. Оглянувшись и еще раз окинув взглядом незримое сооружение, он с трудом удержался, чтобы не выдать свою вдохновляющую надежду. Они познакомились на теннисном корте. Хозяин, сын очень простых родителей, питал некоторую слабость к украшению своего богатства окружением из людей с известной репутацией. Была названа и цена, триста тысяч. Без лишних слов Хозяин еще раз проехал мимо виноградника с Ивонной, будто случайно, и остановился, не выходя из машины.

— Ты бы хотела здесь жить? — спросил он небрежно, по видимости больше занятый сигаретой, которую в этот момент закуривал. — Участок можно купить.

Ивонна рассеянно кивнула.

Моргая от дыма, попавшего ему в глаза, Хозяин отбросил красную спичку, включил скорость. Он принял решение. Следующей весной стройка началась.

Амман впервые оказался на своей собственной стройке, день выдался жаркий, слепящий, пыльный. Порой слышалось только жужжание пчелы, которая то приближалась, то удалялась, выписывая растворявшиеся в летней тишине петли; да как-то пролетела эскадрилья самолетов в предвечерней вышине. Время от времени раздавался гулкий хлопок, когда доска плашмя ударялась о доску. Рабочие сколачивали леса, заполняя ими прозрачную тишину. Амман впервые видел и ощущал вычерченный им план в натуральную величину, правда еще без комнат: это была всего лишь серая бетонная плита, вколоченная в склон холма и окруженная дощатыми лесами. Амман стоял на уровне будущего первого этажа, руки в карманах, планы под мышкой: это был первый шаг, словно удар бомбы, оставившей рану коричневой развороченной земли, рядом барак и туалет, тут же обросшие сорной травой… Рабочие подавали кирпичи.

Хозяин, то и дело заезжавший посмотреть, был разочарован размерами, что на первом этапе строительства было естественно. Он представлял себе все это больше. Амман понимающе молчал. Со своей стороны он наслаждался освобождающим моментом: ничего уже нельзя было изменить. После недель вычерчивания планов, бесконечных новых набросков, когда корзины для бумаг заполнялись облаками скомканной бумаги, наконец появилось решение, и, обращенное в дело, это решение теперь рождало чувство избавления. Амман почти каждый день отправлялся на стройку, удивлялся безразличию рабочих; землекопы с потными спинами стояли в узкой траншее и выбрасывали наверх комья коричневой земли, которые едва не попадали в архитектора, расхаживавшего по стройке в светлых брюках; пивные бутылки лежали в зелени лужайки словно пустые гильзы после боя… Вечером, после того как последний рабочий со своим опустевшим рюкзачком усаживался на велосипед, время от времени появлялась его молодая жена, чтобы выслушать объяснения мужа касательно вещей, далеко не всегда для нее интересных. Разумеется, ей все невероятно нравилось! Амман вежливо помогал ей подняться на верхний уровень лесов, одаривая ее великолепной возможностью вознестись выше деревьев и смотреть вниз на тенистые вечерние лужайки, где высокие стебли вспыхивали в последних лучах солнца. После этого они рука об руку отправлялись домой, лугами, вдоль лесной опушки, меж синевато-зеленых полей поспевающего овса. Даже в опускающихся голубоватых сумерках слышались короткие движения холодных кос. Прекрасное было время.