Макс Фриш - Тяжелые люди, или J’adore ce qui me brûle

— У меня такое чувство, будто я уже все в жизни испытал… — сказал он. — Не знаю, может, мы уже встречались в прошлой жизни.

Девушка засомневалась:

— Ты веришь, что существует прежняя жизнь?

— Кто знает, во что в наше время еще можно верить! Наш священник это отрицает, он твердит, что я, видимо, начитался книг об Индии, а надо бы почитать Библию. Но этого никто не может знать, понимаешь? В конце концов, нет вообще никакого времени — того, что показывают часы, но доказать этого не может никто. Часы — изобретение человека. Возможно, все, что должно произойти, уже было прожито…

Время от времени Гансу-Вальтеру приходилось подниматься, чтобы ветер и волны не прибили их к берегу; девушка слушала с закрытыми глазами, как он греб, сидя позади нее. Потом он бросал весла, и маленькие острые волны снова начинали плескаться о борт по-другому. Холодная капля, упавшая с весла ей на шею, испугала девушку, она невольно открыла глаза: Ганс-Вальтер стоял огромный, уходя в небо, руки в карманах брюк, взгляд устремлен вдаль. Он спросил:

— Ты уже была на море?

Он стоял на носу лодки, наблюдая за серебристо-серой мельтешней рыб под водой; больше всего ему бы хотелось оказаться сейчас на берегу и метать по поверхности воды маленькие плоские камни… Вот ведь тоже какая вещь: он никогда не был на море и тем не менее знал, что это самое прекрасное, что бывает на свете. Он мог вспомнить несказанный простор моря, его синеву огромной раковины — он помнил это, но никогда еще не видел!

Нет ни начала, ни конца. Все повторяется, ничто не возвращается: лето за летом проходит, годы не значат ничего — один час может сохраниться: час в лодке, час вечером при свечах, дождь, стучащий по жестяной крыше; ослы кричат у цистерны с водой; Хинкельман лежит в расщелине, где его никто не найдет; весна с первыми вечерами у открытого окна, когда поезда идут над озером; Ивонна, очищающая веточкой землю со своих изящных ботинок, — это останется! Того времени, что показывают часы, не существует, а есть только пронизывающая все раскаленная молния эфемерности — в ней и заключена жизнь, а по краям молнии еще светятся, пусть и недолго, сады воспоминаний, сумасшедший хаос зигзагов, ущелий и лесов, улиц и острых крыш, морей и мачт, разговоров, внезапных объятий… А потом все снова поглотит ночь.

Когда они хотели поднять Антона, служителя, и уложить его в гроб, девушки вдруг закричали, а парни уронили его: волосы, оказавшиеся накладными, упали с его головы; таким, ужасным, останется он в их памяти — ужас живет дольше человека…

Люблю то, что меня обжигает (фр.).