Хосе Лима - Зачарованная величина

И не спрашивай меня обо мне,
меня больше уже не занимают
ни растенья, ни послушные звери, —
лишь пространства выжженных глаз,
все, что нас окружает безмолвьем,
воздух, созидающий в просторах
неприступные опоры, колонны
исполинских храмов, где боги повелевают
спящими молча, не нарушая покоя ночи.
Воздух распахнут, как вход
и выход в пространство, и тело наделено
тайной небесных множеств,
пустой протяженностью вещи.
Счастье, какое счастье,
какая державная боль
в этом союзе, едином, как вдох и выдох!
Прозрачность вбирает в себя,
а лучистые недра
опять исторгают обратно.
Это наша обитель,
объемлющая чистота
и уходящее вглубь роковое семя.
За визгливые песни
гномы вырвали Вакху голос,
связали язык с бородой
и тянули, тянули, упершись в деревья.
Но из того же истока,
недосягаемый, как уходящая ночь,
снова выбился голос.
И, воссев на место Атрида {37} 37 Атрид — Менелай либо Агамемнон, сыновья Атрея, герои «Илиады». ,
с новым голосом,
утром опять восстающим из каждой поры,
он являлся в агатовой маске
на просцениум чащи, вытоптанной ходулями
похитителей гроздьев,
пятнающих новый голос
похищенной сызнова кровью.
Высшая сущность
пребывала в укроме, как Бог, — это ведь зернам
нужно истлеть {38} 38 …Это ведь зернам нужно истлеть… — парафраз Евангелия от Иоанна (12, 24): «Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». , чтоб воскреснуть
утром пшеницей, пустившейся в пляс
с куропаткой и виолончелью.

Словно Джорджоне {39} 39 Словно Джорджоне… — Скорее всего, имеется в виду его картина «Сельский концерт» (1510). , а может быть, и Шарден.
Музыканты, простертые в травах,
ослепшие музыканты
в ожидании сна с головой захлестнуты звуком.
Неощутимые и небывалые соки
копятся в зернах, тлеющих,
чтобы воскреснуть.
Маски танцуют радугу,
переплетая резные фигурки звуков.
Коварный карлик, коварный карлик,
коварный карлик
Приближаются боги, увитые шелком,
их нетрудно узнать.
Они не явились нагими,
ни в ореоле огня,
следя за сумятицей туч.
Нет, они выбрали шелк,
сотворенный не знающим сна человеком.
Как они им завладели?
Днем, незримые
посреди светового разгула,
похищали они этот шелк; ночью,
во тьме, примеряли его
на укрытые пламенем торсы.
Их пряди этрусской горгоны
стягивали булавки
из точеных щитков черепахи
и грузного серебра,
чтобы люди могли их ласкать
и почтить, упав на колени.
Во сне мы лежали на этом самом лугу,
слыша биение жилки у них над ухом,
как у любого из нас, когда опускаешься
в дюны подушек
и простираешь руки,
веря, что кто-то сожмет их,
кто-то возникнет в пространстве
перед лучом фонаря,
неразлучного с нашим телом.
Проснешься и видишь: с песчаной косы
тебе открывают объятья.
Боги выходят из моря,
вздымая витые раковины
и влача темно-зеленые хвосты,
где чихают и прыгают дельфины.